– Так вот на этом самом месте у Жени и была родинка. Не круглая, а очень интересной формы – вроде осьминожки, что ли. Скорее всего, Вам это не поможет. Как по такой примете можно человека отыскать?
– Вы не волнуйтесь, мы отыщем. Вы продолжайте, продолжайте! – подбодрил я учительницу.
– Да, в общем-то, это и всё, к сожалению. Больше у Жени никаких особых примет не было. Ни шрамов, ничего такого, что могло бы Вам помочь. Звоните, если что-то ещё понадобится. Жаль, конечно, что с Женей такое произошло. Она была не просто хорошей ученицей, она была просто замечательным человечком. Дух справедливости в ней всегда был на первом месте. Никогда не пойдёт в разрез со своей совестью. Настоящий человек. Порядочный, пунктуальный, рассудительный. И очень, очень честный.
М-да… Порядочный, честный, рассудительный… Борец за справедливость. Молодцы тётеньки, что сообразили позвонить. Зря я наезжал на директора. Вполне адекватная дама. Достаточно сообразительная. Поняла, что я не мог связаться с педагогом, раз та была в Белоруссии… Стоп… Не много ли у нас с братской республикой связано? Хорошо бы узнать, где именно проживают родственники учительницы. Не в той ли деревне, что и родные Масловой? Погоди, Сергеев, это паранойя! Надежда Андреевна тут при чём? Если она родом из той же местности, что и Масловская родня, то они могут быть знакомы. Тётка Масловой, во-первых, понимая, что девочку могут найти бандиты, во-вторых, учитывая недовольство мужа сложившейся ситуацией, в-третьих, зная, что ребёнка просто могут отнять органы опеки и определить в российский приют, нанесла упреждающий удар: попросила учительницу курировать отправку Жени в «знакомый» детский дом. Раз уж всё равно в приют, так хоть под опеку знакомого человека. У Надежды Андреевны наверняка хорошие связи с инспекциями и органами опеки, похлопотала, замолвила словечко, и Женя оказалась в Перелешино. Похоже? Похоже. И что мне это даёт? Только мизерную вероятность того, что педагог знает чуть больше, чем говорит. Свою теоретическую связь с Женей до попадания девочки в детский дом она скрывает. Ничего криминального. Просто, любая протекция в данной ситуации может рассматриваться, как нарушение неких внутренних правил. Никаких «своих» детей. Больше их связывать ничего не может. Прошло десять лет. Конечно, учительница могла быть близко знакома с семьёй Масловых, но и это мне ничего не давало. Может, прокатиться в Белоруссию? Спросить у дедка, куда это все подевались? Давно ли он видел Женю? Пожалуй, следуя Сашкиным инструкциям, пустая трата времени.
– Мсьё Дюпен! Вы сегодня будете свободны? – всунулась в очередной раз на кухню Жанна. – Или Вы живёте ожиданием романтической ночи, по своему обыкновению?
– Мне больше нравится сравнение с Шерлоком Холмсом, – горделиво пробормотал я, пытаясь прервать цепочку не слишком нужных мне умозаключений. – Он мне как-то ближе.
– Но ты не употребляешь наркотики, не играешь на скрипке и, в общем-то, вряд ли способен раскрыть преступление, не выходя из комнаты, – ехидно заявила Жанна.
– Ты считаешь, что для раскрытия преступлений просто необходимы все вышеперечисленные пороки? По-моему, важней логика, интуиция и способность здраво и трезво рассуждать. И вообще, я могу играть на гитаре и пить водку.
– Тогда я буду называть тебя «майор Пронин». Хотя, по-моему, он не страдал пагубным пристрастием к алкоголю. Что беспокоит тебя на этот раз Сергей ибн Константинович? Давай я буду твоей музой уголовного права?! Или дела? Как правильно?
– Не знаю, – растерянно протянул я. – Слушай, Жан! А зачем девчонки делают тату на лобке?
Жанна запрыгнула на стол, уселась в своей любимой позе, по-турецки, провоцируя меня полным отсутствием нижнего белья, и, ткнув пальцем в свою картинку, уточнила:
– На лобке или вот тут? Если ты не в курсе, то лобок это – вот… – Жанна провела кончиками пальцев с длинными, ядовито-зелёными на сегодняшний день, коготками по чуть заметному растительному бугорку в виде чётко сформированного треугольника. – А тату делают на бедре, – девушка скользнула рукой на несколько сантиметров влево, прикрыв рукой своё солнышко.
– Хорошо, – покорно согласился я, – на бедре. Зачем они делают тату на бедре? Ну, на руках-ногах, понятно, для красоты. Хотя, не всем эта красота нравится. Ну, а на этом месте для чего? Его ж не видно, пока… э-э-э… пока трусы не снял.
– Чегой-то вдруг, не видно? Очень даже видно. И из купальника торчит, и даже из джинсов. Разве не замечал? У меня и в штанах кончики лучей видны наружу.
– У тебя джинсы начинаются на таком уровне, что и волосы могут быть видны, – проворчал я, – и полупопия…
– Полупопия? – рассмеялась Жанна. – Прикольно. Вообще-то, я лишние волосы стараюсь удалять, так что, я не знаю, что тебе там мерещится. Но мы, вроде, не интимные стрижки обсуждаем. Я, если честно, не поняла вопроса. Ты как-то совсем уж издалека начал. Что тебя в этих татушках интересует?
– На самом деле, меня тату совсем даже не интересуют, – я приблизил лицо к «солнышку», дабы рассмотреть его внимательней, и тут вдруг понял, что меня сейчас вообще не интересуют ни татуировки, ни интимные стрижки, ни родимые пятна, ни другие мелкие и крупные элементы тягучего и запутанного расследования. Сейчас меня интересует только Жанна.
Глава 45
Я чувствовал себя крабом на солнце. Расплавленным, разнеженным, расслабленным. Все функции головы сводились к возможности открывать и закрывать глаза и почти невпопад шлёпать губами. Нужен был срочный допинг. Около конторы существовало множество кафе, одно другого хуже и дороже. Придворной забегаловкой считалась только одна, на Якубовича. Она славилась фантастически вкусной едой по заоблачным ценам и восхитительным, крепким кофе. Привести меня в рабочее состояние мог только местный напиток, гордо именуемый «эспрессо». Допивая третью чашку, я уже чувствовал лёгкую дрожь в руках и излишне активный стук собственного сердца. Я мечтал о том, как сейчас допью божественный напиток и выкурю пару сигарет. После этого я буду готов на всё. Но не тут-то было. Заверещал телефон, и я вздрогнул так, что остатки волшебной жидкости немедленно оказались на белоснежной, только сегодня одетой рубашке. Надо бы сменить звонок, а то он не только окружающих будоражит, но и меня самого до икоты доводит. Как взвоет, так из рук всё валится. Пришлось бросаться в туалет, срочно замывать пятно, иначе рубашку можно будет просто выбросить. А жалко, мне её буквально несколько дней назад подарила Жанна. Представляю, сколько она стоила – Жанна не выносит ширпотреб. Скорее всего, шмотка из какого-нибудь навороченного бутика. Второй раз одел, и на тебе!.. Замывая в туалете пятно, я лихорадочно думал, зачем я вдруг понадобился Снегирёву с такой безотлагательностью. Утром, вроде, всё доложил… Что ж ему вдруг в мозг стукнуло? Занятый мыслями о срочном звонке начальника и молящий только о том, чтобы эта самая срочность не была связана с новым преступлением, я унёсся из кафе, забыв даже расплатиться. Это случалось часто, и официанты перестали обращать на нашу забывчивость внимание. Нам просто записывались долги, а потом включались в следующие счета. По дороге к снегирёвскому кабинету я заскочил к себе и быстро сменил застиранную рубашку на нашедшуюся в шкафу старенькую футболку. Конечно, нельзя сказать, что в конторе существует какой-то определённый порядок ношения формы, ну, как там его, дресс-код, но всё же появление на глаза начальству в мятой футболочке с игривой надписью «я люблю шефа» на нерусском языке, не приветствуется. Особенно, когда перевод надписи трактуется достаточно вольно, не одобряется нисколечко.
Снегирёв брезгливо поморщился при моём появлении, тем более что в кабинете присутствовал укутанный в костюм мужик. Возмущаться начальник не стал, но посмотрел на меня совершенно недвусмысленно. Взглядом указал на стул, напротив мужчины, в котором я моментально опознал коллегу.
– Знакомься! – предложил мне Снегирёв. – Майор Чертанов, УФСБ.
У меня внутри что-то скрипнуло и тихонечко заскулило, предчувствуя беду. Полковник тут же заметил перемены в моей физиономии и успокоил: