Комната словно окуталась туманом. Сквозь пелену слез Лиззи просмотрела письмо дальше, едва различая лаконичные убористые строки:
«Поскольку местонахождение Вашей матери на данный момент неизвестно, Вы становитесь единоличной владелицей „Фермы Лунных Дев“. В соответствии с последними пожеланиями Вашей бабушки, отправляю Вам эту бандероль».
Внизу письма стояла подпись — Эвангелина Бруссар. Имя это ей знакомым не показалось, но из письма совершенно определенно следовало, что эта дама — кем бы она ни являлась — знала о последних днях Альтеи куда больше, нежели Лиззи. Сама она даже не в курсе была, что бабушка вообще чем-то болела.
Лиззи сдержала подступивший плач, ощущая на языке солоноватость скорби вкупе с чувством вины, и потянулась за посылкой, которую сопровождало письмо. Завернутая в крафтовую бумагу, она казалась уже изрядно потрепанной. Лиззи посмотрела на красный чернильный штамп, идущий поперек упаковки: «Вернуть отправителю». Очевидно, сначала бандероль выслали на прежнюю квартиру Лиззи, оттуда нынешние жильцы вернули ее отправителю, и уже потом ее адресовали по месту работы получателя.
Она все собиралась послать Альтее открытку об изменении своего адреса, но, как и в отношении многого другого в последнее время, Лиззи оказалось совсем не до того. Разрывая упаковку, она на миг задержала дыхание, а потом резко выдохнула, увидев черный переплет из тонко обработанной кожи. Она очень хорошо знала этот переплет. Это была книга для записей, которую Альтея преподнесла ей на шестнадцать лет. Такую именную книгу получали на шестнадцатилетие все девушки рода Лун.
Дрожащими пальцами Лиззи провела по крышке переплета, по ребристому корешку, по шершавому, неровному обрезу страниц — уже давно прекрасно зная их на ощупь. В Сейлем-Крике, в бабушкином читальном уголке, стояли, запертые в книжном шкафчике, еще восемь точно таких же книжек, и каждая была названа именем той, из-под чьего пера она вышла: «Книга Сабины», «Книга Доротеи», «Книга Авроры» — и так далее через все поколения. Надо полагать, девятая — «Книга Альтеи» — теперь должна была занять место среди них. Эти книги являлись исконной традицией семейства Лун — своего рода обрядом принятия каждой Лунной Девы в родовую Стезю. Целые тома из скрупулезно записанных рецептов снадобий и блюд, сакральных благословений и отрывочных высказываний женской мудрости — бережно хранимых для будущих поколений. И вот на столе перед Лиззи лежала теперь ее книга для записей — словно пресловутый несчастливый пятак, вернувшийся к ней помимо воли, — такая же пустая, как и в тот день, когда Лиззи ее только получила.
Она нехотя открыла книгу, прочитала предназначавшееся ей напутствие:
«Милой Эльзибет. Настало время и тебе писать свою историю».
Не Элизабет — а Эльзибет. У нее и имени-то даже нормального не было!
Когда ей исполнилось шестнадцать лет, Лиззи не имела ни малейшего желания продолжать эту традицию — и вообще иметь какое-либо отношение к причудливому наследию своего рода. Ей хотелось быть самым обычным, нормальным человеком — такой, как все другие. А потому она просто сунула врученную ей книгу в ящик стола и забыла о ней напрочь.
И вот, держа сейчас в руках эту пустую книгу для записей, Лиззи ощущала некое обвинение в свой адрес — напоминание о том, что, отвергнув священный родовой обычай, она тем самым отвернулась от всего, чем жила ее бабушка, чему та учила и во что верила. Лиззи могла бы, конечно, притвориться ради спокойствия Альтеи, согласиться сделать то, что та ожидала от внучки, и заполнить эту книжку какой-нибудь никчемной писаниной. Обычные же девчонки заводят дневники — розовые, с сердечками на обложке и маленькими медными замочками, хранящими их тайны от чужого любопытства. Однако Лиззи была слишком упрямой, чтобы просто этому подыграть. Она твердо вознамерилась порвать с традициями рода Лун и вычертить собственный жизненный путь. И, надо сказать, она успешно это сделала — если судить по блестящей новенькой табличке на двери ее нынешнего кабинета. От первокурсницы в колледже Диккерсона к стажеру в «Worldwide» и до креативного директора в «Chenier Fragrances, Ltd» — и все это за каких-то восемь лет!
Однако даже спустя полгода после столь желанного повышения Лиззи никак не могла до конца свыкнуться ни с новой должностью, ни с целым шквалом перемен в своей жизни. У нее просто не было времени поделиться этим с Альтеей — так она, во всяком случае, объясняла это себе. Между тем, если сказать откровенно, их общение в последние годы становилось все более спорадическим вовсе не по причине какой-то лени, а из-за крепко засевшего в душе у Лиззи ощущения вины. Ей казалось, было бы неправильно хвалиться своими успехами в то время, как у бабушки труд всей ее жизни — ее любимая травяная ферма — постепенно приходит в упадок и умирает на глазах. А потому Лиззи сумела убедить себя, что те чеки, которые она время от времени посылает бабушке, компенсируют и восьмилетнее ее отсутствие, и оставшиеся без ответа письма, и слишком редкие телефонные звонки. Разумеется, ничего они не компенсировали, ничего не искупили. И не могли искупить. А теперь уже слишком поздно было чем-либо поделиться с Альтеей.