Еще после из Питера приехал какой-то другой коллега или знакомый. Который вот точно так же, как и Денисенко, по приколу щёлкнулся в елизаветинском антураже.
Ординаторская стояла на ушах: фотографий хватило бы на несколько альбомов. То, что на первых фотографиях Денисенко казалось случайно захваченной врасплох красотой, оказалось неподъёмной правдой жизни: та самая, фрейлина!..
Королёв понял, что не может без неё жить. Что она нужна ему.
Он не знал, как она выглядит без грубого парика с накладными буклями, без всех этих блядских мушек, и какая она там, под корсетом. Но тем не менее воспылал страстью – на расстоянии, никогда не видя, не слыша, не нюхая объекта обожания.
Чудны дела твои, Господи! Королёв украл пару снимков, замусолил их постоянным ношением во внутреннем кармане пиджака. Он уже давно знал их наизусть, он уже давно не смотрел на них, просто носил как знак причастности.
Похудел, осунулся, стал задумчив, хотя спроси – о чём он сейчас думает, где находится? – Сашка бы и не ответил. Попытался писать стихи, не спал ночами, наконец, напросился в гости к Денисенко, слушал тупые разговоры очкастой Жени, а когда хозяева оставили его одного в комнате, коршуном кинулся к фотоальбому и похитил еще одну фотку, первую из увиденных. Даже не задумываясь о том, что может выдать себя зиянием пустой страницы. Хотя как выдать – зачем ему (или кому бы то ни было ещё) случайная, проходная фотография из Петродворца…
Наконец собрался в Питер. В Пулково было холодно, добирался до города в переполненном автобусе, кинул вещи в камеру хранения аэропорта, побежал на железнодорожный вокзал.
Электричка, фонтаны. Бродил мимо шумных толп, вглядывался в лица. Белобрысого парика не нашёл. Напился в садово-парковом ресторане. Ночью спускался по лестнице большого каскада и пел заглавную тему из «Шербурских зонтиков».
В ресторане к нему привязался немой человек с выразительными глазами. Что-то пытались друг другу объяснять. Немой кивал, выделывал гибкими пальцами всякие па… Песенку из «Шербурских зонтиков» пели вместе с глухонемым: Королёв – своё, случайный собутыльник – своё, гортанное, мучительное… Спускались обнявшись. Кино!..
Потом Александр Юрьевич Королев трезвел на берегу канала, встречал рассвет с видом на Кронштадт. Замёрз. На траве выступила роса. Появились первые посетители, парк снова ожил.
Придумал себе смотровую площадку со стороны нижнего парка – на том самом месте, знакомом по фотографиям. Ближе к полудню появилась она.
Под предлогом фотографирования познакомились, закадрились. Ужинали уже вместе. После трудного рабочего дня, который весь провёл зазывалой – уговаривал туристов сфоткаться на память, громко смеялся, куражился.
Катя (так звали актрису) смотрела во все глаза на добродушного богатыря (в школе Королёва так и звали – Алёша Попович, бабский угодник), невесть откуда взявшегося в её жизни, дырявой, как старый, испорченный зонтик.
Не разочаровала. Оказалось, что всё, что он ещё дома про неё надумал, – правда. Чудны дела твои, Господи! Утром сделал предложение – в убогой комнатке на скрипучей кровати. Перед тем как пойти умываться.
Коммуналка оживала вместе с Сашкой и открывшимися перспективами. Катя задумчиво гладила родинки у него на спине, думала. Молчала. Серьёзная, несмотря на несерьёзность занятий. Студентка театрального, искусство – её судьба, её стихия. Блин.
В принципе со сделанным предложением оказалась согласна, но не сейчас. Учёба, дипломный спектакль, наследие Гротовского, «жестокий театр» Арто…
Королёв слушал, ничего не понимая, не вникал в частности, строил планов громадьё: дача с верандой, «жигулёнок», новый мебельный гарнитур – чтобы жизнь в радость. Но вслух не рассказывал, боялся спугнуть чистую духовность.
– Знала бы ты, как же я настрадался в одиночестве, когда ешь все эти будни, как хлеб жуёшь, – хотелось закричать ему на всю пропитанную историей и сыростью округу, но он сдерживался, отмалчивался, буравил взглядом грязный пол.
Договорились, что чувства ещё испытать надо. Поэтому теперь часто мотался в Питер, жил рядом с общагой, в бывшем доходном доме с узкими коридорами и запахами, сочащимися из тёмных углов.
Ждал её после лекций и занятий, вечером ходили с чёрного хода по всяким театрам, смотрели модные спектакли. Ничего не понимал. Ночью она, лёжа на нём, объясняла. Рассказывала про Гротовского. Грудь у неё совсем маленькая, с шоколадными пирамидками сосков, шея худенькая, как у цыплёнка, соплёй перешибить можно.