Бедная женщина и не предполагала, что плод ее невинной игры попадет в руки Пушкина вместе с образцом изощренной мистификации. Поэт не мог не сообщить ей об этом, и она тут же ответила ему письмом, полным ужаса и самоуничижения:
дорогой друг мой, для меня это настоящий позор — уверяю вас, что я вся в слезах — мне казалось, что я достаточно сделала добра в жизни, чтобы не быть впутанной в столь ужасную клевету! На коленях прошу вас не говорить никому об этом глупом происшествии. Я поражена, что у меня нашелся столь жестокий враг. Что до вашей жены, дорогой Пушкин, то она ангел, и на нее напали лишь для того, чтобы заставить меня сыграть роль посредника и этим ранить меня в самое сердце![12]
Она хотела умалиться, сжаться, забыть свою героическую родословную. И не напрасно – вскоре поползли слухи, будто подметные письма вышли из дома Хитрово-Фикельмона. И подпись теперь была подстать ее униженному состоянию: «Элиза X». Чуть ли не Элиза-Неизвестная, Мадам «Икс».
Но подруга поэта ошиблась: анонимщиков она не интересовала, и появление пасквиля в доме Пушкина имело куда более серьезное последствие, чем дискредитация подруги поэта. По свидетельству князя П.А.Вяземского, между супругами состоялось объяснение. Анонимка заставила «невинную, в сущности, жену признаться в легкомыслии и ветрености, которые побуждали ее относиться снисходительно к навязчивым ухаживаниям молодого Геккерена; она раскрыла мужу все поведение молодого и старого Геккеренов по отношению к ней; последний старался склонить ее изменить своему долгу и толкнуть ее в пропасть. Пушкин был тронут ее доверием, раскаянием и встревожен опасностью, которая ей угрожала»[13].
Соллогуб пришел к Пушкину, когда объяснение состоялось – ближе к обеду. Поэт дописывал письмо к Хитрово - то самое, вызвавшее бурю эмоций у подруги поэта – поэтому принял молодого человека в кабинете. Заметив, что содержание пасквиля ему знакомо, Пушкин продолжил:
понимаете, что безыменным письмом я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое. Жена моя — ангел, никакое подозрение коснуться ее не может. Послушайте, что я по сему предмету пишу г-же Хитровой. Тут он прочитал мне письмо, вполне сообразное с его словами. В сочинении присланного ему всем известного диплома он подозревал одну даму, которую мне и назвал. Тут он говорил спокойно, с большим достоинством, и, казалось, хотел оставить все дело без внимания[14].
Говорил одно, казался спокойным и рассудительным, а спустя несколько часов послал вызов, но не родственнику упомянутой в разговоре дамы, как того требовал дуэльный кодекс, а Дантесу - человеку, чья связь с анонимкой была далеко не очевидна! И что немаловажно, сделал это без объяснения причины и всякого предварительного расследования, на которое впоследствии ссылался.
Можно, конечно, утверждать, что Соллогуб все напутал - имя дамы либо не было названо, либо прозвучало совсем по другому поводу. Но загадочная фраза из письма Хитрово: «Я поражена, что у меня нашелся столь жестокий враг» тоже как будто указывала на конкретного человека? Кроме того, известно, что в самой завязке дуэльной истории особую роль играла дама, чье вольное или невольное посредничество решительно скомпрометировало Наталью Николаевну. И уж если Пушкины касались темы супружеской верности, они непременно должны были вспомнить о ней – виновнице их неприятностей – об Идалии Полетике.
Долгое время исследователи задавались вопросом: состоялась ли встреча Дантеса и Натальи Николаевны в доме Полетики, и если была, то когда - до или после появления анонимки? Мешала, как ни странно, сама анонимка – вернее, представление, будто с нее началась дуэльная истории. Другой повод разрушал стройную картину общепринятой версии. А встреча как раз и претендовала на эту роль.
Между тем, если просто, свежим взглядом понаблюдать за поведением поэта в тот несчастный день, станет очевидным, что вовсе не анонимка «взбесила» Пушкина. Должна была существовать более веская причина, заставившая поэта послать молниеносный вызов Дантесу. Догадка Натальи Николаевны, что пасквиль явился ответом Геккернов на ее несговорчивость, требовала разъяснений. Надо было привести факт такого домогательства: и не просто слова, двусмысленные намеки, а поступок, который однозначно говорил бы о преступлении Дантеса. Встреча у Полетики идеально подходила для этого случая. Дальнейшую реакцию Пушкина не трудно представить.
Именно, в такой последовательности рассматривала события известный исследователь пушкинской трагедии С.Л.Абрамович. В своей книге «Предыстория последней дуэли Пушкина» она датировала происшедшее 2 ноября, сославшись на реконструкцию разорванного письма к Геккерну. В нем поэт оговорился:
2-го ноября вы от вашего сына узнали новость, которая доставила вам много удовольствия. Он вам сказал, что я в бешенстве, что моя жена боится… что она теряет голову[15].
Правда, новость – весьма сомнительное определение того, что произошло в доме Полетики, а сохранившиеся обрывки фраз только усугубляют и без того таинственное содержание пушкинского письма. Хотелось бы знать, о каком бешенстве говорит поэт, и что заставило его медлить с вызовом в тот момент?
Складывается впечатление, что между появлением анонимки и встречей у Полетики есть какое-то важное противоречие. Стремление Абрамович соединить их в одно событие, как бы растянутое во времени - 2-го – встреча, 4-го – анонимка - только запутывает ситуацию, создает иллюзию обвала, легкого решения. Совершенно справедливо объясняя мотивы вызова, оно не объясняет причину «бешенства» поэта накануне этих событий, и вообще плохо согласуется с другим утверждением из письма: «поведение вашего сына было мне совершенно известно уже давно». Существует еще и свидетельство Александра Карамзина, которое указывает на то, что вызову предшествовала серьезная интрига:
Дантес в то время был болен грудью и худел на глазах. Старик Геккерн сказал госпоже Пушкиной, что он умирает из-за нее, заклинал ее спасти его сына; потом стал грозить местью; два дня спустя появились эти анонимные письма (...) За этим последовала исповедь госпожи Пушкиной своему мужу, вызов...[16]
Вот первое внятное объяснение мотивов дуэли! Но в нем опять же нет ни слова о встрече у Полетики! Более того, она кажется здесь лишней, как бы принадлежащей к другой истории! А главное, возникает вопрос: из-за чего же в действительности дрался Пушкин - из-за оскорбления, нанесенного жене на встрече, или из-за анонимки?! Впрочем, это не смутило Абрамович. Она предположила, что Карамзин просто тактично умолчал о щекотливом происшествии. Таким образом, 2 ноября стало почти официальной датой начала дуэльной истории.
И так, вероятно, продолжалось бы долго, если бы совсем недавно итальянская исследовательница С.Витале не опубликовала письма Дантеса к Геккерну. Одно из них оказалось особенно важным. Оно раскрывало существо интриги, развернувшейся вокруг Натальи Николаевны еще до появления анонимки. Судите сами, какие интересы, какие чудовищные таланты руководили актерами этой пошлой и, вместе с тем, вполне жизнеспособной драмы: