Ну, думаю, начинается.
- У тебя большой дом и четыре комнаты,- сказали датчане,- здесь высокие горы, хороший лес,- сказали они,- рыба в фиорде и рыба в реке, все здесь есть, и дорога широкая,- сказали они. Николай стоял тут же и слышал все это.
- Вот мы пришли сюда, но нам отсюда не выбраться, придется идти пешком.
Чтобы что-нибудь сказать, я спрашиваю:
- Четыре комнаты? Разве у вас не три?
- Но ведь мастерскую можно было бы также отдать под комнату,- ответил мне большой рот.
«И вправду!»- подумал я. Но тут я пользуюсь случаем и говорю:
- Но для того, чтобы возить туристов, Николаю необходима лошадь.
- Ну, что же, можно было бы и лошадь завести - отвечает Петра.
- На это надо четыреста крон.
- Да,- отвечает она, - да еще экипаж полтораста крон.
- Но ведь он не может прокормить лошадь?
- А как другие прокармливают?- возразила она.- В Нэсе покупают обыкновенно мешок овса.
- Это стоит восемнадцать крон.
- Нет, семнадцать. И первый же конец окупает им это.
О, Петра все уж высчитала в точности: она родилась трактирщицей и выросла в трактире. Она даже умеет готовить кушанья и приправляет мучную похлебку двумя тощими макаронами. Шиллинги за кофе, за ночлег, за вафли к утру приобрели в ее глазах особую ценность; она откладывала их, наблюдала за тем, как сумма росла, богатела от этих шиллингов. Она не занималась сельским хозяйством, как другие крестьянки, нет, нельзя заниматься несколькими делами сразу, у Петры была натура лизоблюда. Она не хотела жить трудом, она хотела, чтобы туристы зарабатывали деньги и на эти деньги путешествовали.
Да, разумеется, и в этой местности все расцветет и появятся англосаксы. Конечно, если все пойдет хорошо. А в этом сомневаться нечего.
Настал февраль месяц. У меня появляется идея, смелая мысль и я принимаю решение: воспользоваться тем, что повсюду лежит наст и снега мало, и пойти через горы в Швецию. Так я и сделаю.
Но сперва надо дождаться белья из стирки, а ведь Петра очень чистоплотна и стирает белье во многих водах. Я коротаю время в мастерской Николая, где множество всевозможных станков, пил, буравов и токарный станок, и там я вырезаю из дерева хорошенькие вещицы. Для соседских мальчиков я устроил ветряную мельницу. На ветру крылья ее отлично вертятся и шумят, такие мельницы я делал в детстве.
Кроме того, я гуляю, брожу повсюду и пускаю в ход мои зимние мозги, насколько это возможно. Но из этого ничего не выходит. Я не обвиняю в этом зиму, да и никого не обвиняю, но железо не раскаливается, молодости нет, сил нет, о Боже, конечно, нет. Часами могу я идти по тропинке в снегу, заложив руки за спину, и я чувствую себя старым; время от времени какоенибудь воспоминание на мгновение позолотит, как солнечным лучем, мою душу, я останавливаюсь, поднимаю брови вверх и с удивлением смотрю перед собой. Неужели железо раскаливается? Но из этого ничего не выходит, все испаряется, и я стою в печальном покое.
Но, чтобы только быть таким, каким я был в свои молодые годы, я прикидываюсь, будто у меня необыкновенный подъем духа,- о, дело еще не проиграно, являются образы, остатки флейты.
Пришли мы с лугов ароматных, Пришли мы с полей золотых. Где неге любви отдавались… Тра-ла-ла ла-ла. Тра-ла-ла ла Звезда лишь одна подглядела, Как встретились наши уста - Ты всех была лучше, всех краше, Всех лучше ты, краше была, О, светлые дни молодые, Веселые счастья дни, Вы так несравнимо прекрасны.. Взгляни ж на меня ты теперь. Тогда ведь роились пчелы И лебедь-красавец играл… Теперь уж никто не играет: Ах, тра-ла-ла, тра-ла-ла-ла[7]Я обрываю, сую карандаш в карман, но во мне все еще что-то звенит. Я иду дальше. Во всяком случае, во мне самом остается известный привкус.
* * *На мое имя пришло письмо - интересно, кто откопал меня здесь? Письмо гласит следующее:
«Извините, что я пишу вам, но мне очень хотелось бы поговорить с вами кое о чем случившемся за последнее время. Когда вы возвратитесь в город, я попрошу вас повидаться со мной. Не случилось ничего дурного. Пожалуйста, не откажите мне.
Ваша Ингеборг Торсен».
Я перечитываю эти строки несколько раз. Что случилось? Но ведь я решил идти в Швецию, вообще я хочу пожить для себя, а не только заниматься чужими делами.
Уж не думают ли, что я превратился в старого дядюшку всего человечества, что меня можно звать и туда и сюда для какого-то совета! Нет, уж извините, думаю я, важничая и надуваясь, теперь путь прекрасный, я составил план своего странствования, я могу даже сказать, что отправлюсь в деловое путешествие, которое для меня очень важно, так как многое поставлено на карту… Как сложна человеческая душа: в то время, как я сижу и важничаю перед самим собою, произношу даже несколько слов, выражающих мою досаду, вслух, чтобы их могла услышать Петра, я очень доволен тем, что получил это письмо, в глубине души я так рад этому, что даже стыжусь своего чувства. Разумеется, все это объясняется тем, что я опять увижу город, замерзшие сады, корабли…