ГЛАВА V
Я развожу хороший костер из смолы на очаге, взваливаю себе на спину все свои вещи и покидаю землянку. Прощай, Мадам!
Так все кончилось.
Я не испытываю никакой радости, покидая свой приют, пожалуй, мне даже немного грустно, как это всегда бывает, когда я расстаюсь с насиженным местом. Но ведь передо мною раскрывался широкий свет и манил меня. Со мной случилось то, что случается со всеми любителями лесов и широкого простора: мы безмолвно назначили друг другу свидание - это было вчера вечером, меня вдруг охватило какое-то странное чувство, и глаза мои невольно обратились к двери.
Раза два я оборачиваюсь и смотрю на землянку; над крышей вьется дымок, он как будто кивает мне, и я отвечаю ему тем же.
Шелковисто-мягкий и светлый воздух освежает меня; в далекой-далекой синеве над лесами загорается слабая полоска золотистого света. Мне кажется, будто это берег, где живут веселые морские разбойники. Слева от меня высятся горные громады.
Пройдя часа два, я почувствовал вдруг, что переродился с ног до головы; о, теперь все пошло на лад! Я размахиваю своей палкой с такой силой, что в воздухе раздается свист. Когда мне кажется, что я заслужил это, я сажусь и позволяю себе поесть.
Да, моих радостей ты, живущий в городе, не знаешь.
От безотчетного восторга и избытка жизни я весело подпрыгиваю на ходу и готов визжать. Я делаю вид, будто моя ноша очень легка, но мои прыжки, наконец, утомляют меня. Однако мне ничего не стоит преодолеть свою усталость, потому что на душе у меня так хорошо. Здесь, в полном уединении, на расстоянии многих миль от людей и их жилищ, я испытываю детскую радость, и моего беззаботного настроения тебе не понять, если кто-нибудь не объяснит тебе его. Вот послушай: я прикидываюсь, будто меня очень интересует какоенибудь дерево. Сперва я смотрю на него мельком, но потом я вытягиваю шею, прищуриваю глаза и пристально вглядываюсь в него. Это что такое?- говорю я самому себе,- неужели же это..! - продолжаю я рассуждать с самим собой. Наконец, я бросаю на землю свою ношу, подхожу ближе и начинаю подробно рассматривать дерево, и при этом я киваю головой, как бы в знак того, что это действительно единственное в своем роде, феноменальное дерево, открытое мною в лесу. И я вынимаю из кармана свою записную книжку и описываю в ней замечательное дерево.
Все это шалость, шалость от избытка счастья, маленький импульс,- я играю. Так играют дети. И здесь нет почтаря, который мог бы поймать меня за моим занятием. Но не успеваю я начать свою игру, как бросаю ее внезапно, как это делают дети. О, ведь только что я сам был ребенком. Милая, глупая невинность.
Хотел бы я знать, уж не радость ли по поводу того, что я скоро увижу людей, приводит меня в такое игривое настроение?
На следующий день я пришел к жилищу лопаря, как раз в тот момент, когда густой туман спустился на горы и лес. Я вошел в хижину. Там со мной все были очень приветливы, но нет никакого удовольствия сидеть в хижине лопаря. В углу на полке лежат роговые ложки и ножи, с потолка свешивается небольшая парафиновая лампочка. Сам лопарь очень неинтересное существо, он не умеет ни петь, ни колдовать. Дочь ушла за горы, она посещает деревенскую школу и умеет читать, а писать она не умеет; оба лопаря, старуха и старик, тупоумны, как идиоты. Над всей семьей тяготеет какое-то животное молчание; если я о чем-нибудь спрашиваю, то мне или вовсе не отвечают, или бормочат в ответ односложное: «м-нет, м-да.» Но ведь я не лопарь, и у моих хозяев нет чувства доверия ко мне.
Почти весь день до самого вечера лес окутывал непроницаемый туман. Я поспал немного. К вечеру небо прояснело, начало слегка морозить, я вышел из хижины, полная луна ярко светила и тихо царила над уснувшей землей.
Так что же, звучите, надтреснутые струны! Куда же девались птички веселые И где очутился я вдруг?.. Серебряным инеем ветви тяжелые, Как в сказке одеты… Все тихо вокруг, Все спит неподвижно… Сквозь леса узор Я вдаль устремляю напрасно свой взор, Мне все незнакомо,- и чаща, и луг… «…В серебряный лес, наконец, он приходит…» Так в сказке читал я одной. Из кружев и тюля он песню находит, Что некогда звезды пропели весной… Ах, юношей если б пришел я сюда. Чтоб хитрого тролля сковать навсегда, Чтоб чары рассеять над девой младой… Теперь я смеюся над сказкой далекой, Да… опыт меня умудрил… Я прежде шагал так свободно, широко - Теперь тяжело я ступаю, нет сил… Но сердце… ах, сердце так хочет вперед! И гонит огонь, но объемлет уж лед! Давно уж я сладость покоя забыл… Под вечер, тяжелому вздоху предтеча, Спустился холодный туман. И вздох тот пронесся По лесу далече… Не знаю, прокрался ль то лев великан Шагами беззвучными бархатных ног, Обход ли вечерний свершил Господь Бог… И леса трепещет сребристая ткань…[1]