- В городе много оружие, - мерят боями и фронтами комендачи. - Ночью не стоит. Днем заберем.
"Всё. Глухарь", - мысленно закрываю я уголовное дело.
Выплывает из дворов какой-то военный. Встает на дороге и ловит такси. Пьяный и до локтей замотаны бинтами обе руки. Машет ими, как мумия. По документам боец "Оплота".
- Домой не могу уехать. А это - протягивает он перед собой светящиеся во мраке бинты, - собака покусала.
- Железные здесь собаки! - никогда не видел я таких ран.
Комендантский час. Еще не полночь, не поздно по времени, и тепло - не замерзнешь без куртки. Пусто на улицах, громадные темные здания вдоль проспекта, большие пятна света от фонарей, и мы - молча стоящие в темноте фигуры с оружием.
...И содрогаясь, в пластмассу закованы,
Воют в витринах голодные клоуны.
Дико скрежещут их желтые пальцы о бледный порог.
Клоуны бьются, выбраться рады бы -
И провожают жадными взглядами
Длинный багровый трамвай,
Проползающий в ночь, как холодный хот-дог.
Вспоминаю я к месту стишок. Да вот не ходят трамваи.
У шашлычной еще не прошли разборки по грабежу. Покусанный все еще ждет на обочине. А по ту сторону дороги какой-то цыганский табор. Стоят во тьме на автобусной остановке и галдят на всю улицу. Подходим к ним с Хантом. Два мужика и две женщины. Одна с перехваченной бинтами головой, от бровей до затылка. Просвечивают сквозь белое кровавые красные пятна. Сама пьяная, блуждающий взгляд.
- Ведро с мусором выносила, упала, - объясняет муж, еще трезв.
В порядке у всех документы, а бинты на голове, заметно, наложены в больнице верной рукой.
- Идите, - отдаю я обратно им паспорта.
Вторая женщина бросается целовать нам руки:
- Спасители вы наши! Сыночки! Дэнээровцы!..
Мы пятимся скорым шагом назад.
Кто-то позвонил Сочи, и мы уже летим по Донецку. Потрясающий город. Широкие, в ярких огнях, магистрали, пустынные по всей длине, красные и голубые рекламы, черная беззвездная ночь и победное торжественное молчание неба. Мы не таким представляли город. Нам говорили, что Донецк сделался Грозным. Нет! Сохранили, отстояли свою столицу шахтеры Донбасса!
На перекрестке проспектов прямо посередине дороги девка; красивая - разобьешься! Одна в пустом городе. Увидела нас, успела состроить глазки, пока мы не пропали на скорости.
- Понимающая деваха попалась! - тронут я за сердце.
Сочи привез нас к коттеджам. Там две машины с группой бойцов.
- Заберёте Багиру? - спрашивает кто-то у командира в окно.
К нам с Хантом на заднее сиденье садится Багира - худющая, вся в черном, девица. За спиной автомат, в руках снайперская винтовка - наплодило время баб для войны. Бойкая, веселая, с черными волосами, на шее цветные наколки, от самой пахнет волей и водкой. "Анечка... Мы с Анечкой..." - называет она свою СВД.
Пятизвездочный отель в центре Донецка. В прошлые времена такой рабочий навоз, как мы, вышвырнули бы с крыльца. Но всё поменяла народная власть. Багира и пара бойцов поднимаются в номера. Заранее позвонили, заранее заказали места. Платить не нужно. В холле отеля играют в шашки вооруженные ополченцы.
На базе "Беркута" один поздней ночью сидит в курилке Ара-Артур. Завтра уезжает домой и, видно, не спится. Артур бросил Сочи, с оружием сбежал к какому-то Северу, тоже командиру с другой базы нашего "Беркута", что на передовой. Здесь его объявили предателем и постановили: вернуть и обратить в "роботы". Но Артур через сутки явился сам. Был, верно, прощен, и не оказался в подвале.
- Что там у Севера? - садимся мы рядом, воспламененные словом "передовая".
- Там тоже делать нечего, - лениво двигается на лавке Артур, - И здесь нечего. Но здесь лучше.
Вот тебе объяснил.
Я молча гляжу в землю: "Завтра уезжает Артур. Уже не вернется. А так нужно спросить про расстрел Камаза. Больше такого случая не будет - услышать из первых уст. Спрашивал у других, но они вечно меняют число живых и убитых". Но я молчу дальше. "Почему? - спрашиваю себя. - Потому... Я же не журналист, - понимаю я истину, - я писатель. Узнавать и расспрашивать не мое дело. Я хорошо вижу мир, а остальное должен домыслить сам. А если не получается домыслить правду - должен молчать". И ухожу, ничего не спросив.
Утром во дворе прощается с нами Артур. Кто-то сказал ему про меня.
- Семь человек нас в Камазе в том выжило, - протягивает он мне свою пухлую руку.
За базой место для стрельб: поле под терриконом - отвала отработанной породы из шахт. Мишени - бутылки и банки, висят на проросших в породе деревьях. Одна на всех настоящая стрельбищная мишень. Мы по очереди отстреливаем по магазину, выпускаем по террикону гранаты. Не кончились стрельбы, еще бьют с правых двух рубежей, а в поле гражданский. Шныряет туда и сюда с пакетом в руках.
- Гильзы берешь? - окликаю я мужика.
- На цветмет собираю, - не разгибается он.
- Убьют же...
- Нельзя ждать. Другие возьмут.
Днем взорвали в городе кафе Алика - забегаловку у дороги. Да не "укропы" - дела бизнеса. Здесь еще 90-е не кончались... Два взрыва с перерывом в десять минут. Пострадали два посетителя; оба с ранами попали в больницу. Приехал сам Алик, обошел всё кафе, покрутил у виска пальцем, уехал.
Ночью подъём по тревоге. Сочи строит во дворе "интернационалистов". Никогда не скажет, куда и зачем. Дурацкая привычка: "Все за мной в полном вооружении!" Едешь всегда с ним, гадаешь: либо в стремя ногой, либо в пень головой.
- Какие задачи, командир? - останавливаю я Сочи.
- Охранять от мародеров груз, - опять ничего не сказал.
Впереди на машине Сочи с двумя нашими, посередине Камаз с прицепною платформой, на которой черным исполином катится в ночь старый угольный паровоз - раритетная вещица с какого-то постамента. В конце колонны "Газель", в которой вооруженной толпой валяемся мы на железном полу. Никто и не сомневается, что паровоз, хоть Сочи поклялся, что едет к границе на реставрацию, украден им и едет в Россию на черный металл. А мы на самом деле и есть те самые мародеры.
- Приеду домой, расскажу, как в Новороссии украл паровоз, - идут разговоры в салоне.
- Пусть оценят размеры кражи!
- Не сырок в магазине упер!..
В середине пути остановка на старой заправке. Всё перепорчено, исковеркано, валяются рваные шланги, прострелены пулями бензоколонки. Рядом автомойка: разбиты все окна, хрустит под ботинком стекло, оторванное свисает со стен железо. Стол завален грязной мокрой бумагой, на столе электрический чайник. "Полностью цел", - определяет на вид Кострома. Над заправкой полная ночь: ни звезд, ни луны. Не видя друг друга, мы перекликаемся тихими голосами. У самой заправки автобусная остановка, на перроне три металлических стула. Забрали себе в "Газель". Удобные, что можно спать и в движении.
Прокатались всю ночь: довезли паровоз до границы, вернулись обратно.
В комнате снимает с себя разгрузку Шайтан: