— И там, среди яростной бури,Где тьмы грохотал темный вал,Навстречу Мелькора безумью,Поднялся один великан.В очах его боль и страданье,И к брату и к другу любовь —То к ветру — его ведь дыханье,Его волновали так кровь.Ветер живой в наше время,Но все же в те дальни года,Творенья игристое семя,В нем билось, с мечтами всегда.И Тулкас (так звали героя),Как брата тот ветер любил,И встал на защиту горою,И бился, что было в нем сил.Мелькор своей страстью спаленный,До неба валами восстал,А Тулкас ветрам одаренный,И громы, и песни метал.Один прогрызался сквозь метры…За рок, впрочем- рок впереди;Другой за любимые ветры,За свет серебристой звезды.Дыханьем огнистым Мелькора,Навеки из ветров ушло,Дыханье, светил дальних взоры —То время давно уж прошло…И видел Мелькор, что уж близко,Что вот Она, мила, родна,И пал на колени он низко,Склонилась из бури спина.Не слышал он рева Тулкаса,Не слышал о мщении глас;Пусть в этом пыланье рассказа,Прорвется — как вопль все небо потряс."Мне ветер был ближе, чем небо,Чем звезды и воды, туманы, долы!Поля золотистые хлеба,И росы которые в зорях светлы!За что же, о рок, так бичуешь?!За что искажаешь сей мир!И все дорогое воруешь —Не слышу уж голоса лир!И что остается — лишь мщенье!Лишь новая буря да гром;Пусть так — свершится твое повеленье!.."Гремел его плачущий стон.И бросился он на Мелькора,И вновь содрогнулись леса,И гор леденистые склоны,Прожгла жгучей битвы коса.И только он рядом с любимой,Как вот уже изгнан, давим,Он космоса темную глыбой,Изранен во мраке… Один!Завоет: "Да что же свершилось?!И кто я, и где я, зачем?!Зачем это все получилось?!Реву, но в пустотах я нем!И где же найти из страданья,Мне выход, и что мой удел?!Не вижу я больше сиянья —Кому эту песню я пел?!.."
Да — это были мрачные строки, но лик Хэма по прежнему сиял счастьем, и все новые и новые светлые слезы скатывались по нему. Он и не видел как под действием его слов, тот мрак, который так исступленно клокотал и ярился, который казался непобедимым отступал. На этот раз не было на этих клокочущих уступов никаких проблесков света — нет — он отступал как израненный зверь, он ревел надрывался, он стенал, он рвался назад — он все еще бил молниями в жен энтов, он еще испускал леденящие вихри, он еще заполонял небо, но, все-таки, отступал назад, в страну мрака, в Мордор. Повторялось то, о чем говорилось в поэме, то, что уже свершилось в этом мире двумя эпохами прежде, еще до создания Валинора, еще до того, как Солнце и Луна в первый раз вышли на небесную дорогу…
Все дрожали, все рыдали, и несколько пришли в себя, смогли воспринимать окружающее только тогда, когда грохот и завыванья несколько отошли, когда прикоснулся к ним легкий ночной ветерок. Тогда подняли взоры и братья, и эльфы, и жены энтов — все, кто оставался еще жив. Стена мрака, подобная исполинскому, израненному, истекающему кровью живому организму в страшном мучении медленно отползала на юго-восток, в Мордор. И было жалко ворона — да, именно так — нельзя было глядеть без содрогания на это мученье — и ничего они не могли с собою поделать. Вновь и вновь вырывались молнии, кровавые вспышки метались, перекидывались через небосклон, а еще время от времени долетали завывания ветра, но все они были уже бессильны — все они метались уже в отдалении, а над головами сияло, радовало взоры многозвездное небо. Многие-многие эльфы и жены энтов погибли, но те которые остались оглядывались теперь и во взорах их сияло счастье. Еще недавно все они были уверены, что непременно погибнут — теперь же минуло неизбежное; казалось, сам рок изменил своим предначертаниям. И, все-таки, они не могли сдержать слез — чувствовали его страдания, хотели даже помочь, да только вот не ведали, как здесь помочь можно…
Между тем, Аргония еще не оставила попыток увести Альфонсо прочь — укрыться с ним в какой-нибудь пещерке, чтобы ничто из этого страшного мира не могло нарушить их счастья. Она все влекла его за руку, а он двигался медленно, подобен был темному растрескавшемуся монолиту, но свет звезд ласкал его раны. Альфонсо было больно — больно от того, что он остался в живых, тогда как уже должен был бы быть с Нэдией. Он рыдал — рыдал беззвучно, и нельзя было глядеть без содрогания на его крупные, жгучие слезы. И он тоже чувствовал, что сейчас руководит им рок, что свершает он что-то страшное, но уж ничего не мог с собою поделать — просто говорил тихим, шепчущим голосом те строки, которые приходили к нему свыше. Последняя Поэма продолжалась:
— …Отверженный, опять один,Опять в мученья вечной тьме;Средь космоса холодных льдин,В той нескончаемой зиме…Но среди тяжких тех мучений,Среди забвения, молитв,Он не забыл своих стремлений,И первых и победных битв.Ни на мгновенье девы милой,Звезды он лика не забыл,И вновь собрался темной силой,Среди миров он вновь поплыл.И он не знал, что уж минуло,Так много лет, что новый мир,Зацвел. И средь полей сверкнуло —То новый там вершился пир.Там, среди сказочных соцветий,Забывши вовсе про него,Во тьме годов, среди столетий,Валаров пир — и шум длеко.И там широкие тропинки,Тенисты чащи, голоса,Веселый птиц, стрекозок спинки…Одна чудесная краса.И там, в алее дальней парка,Беседка светлая стоит.Пред ней гладь озера. На глади — барка,На барке — дева та сидит.И золотистые соцветья,И неба блеск и шум воды,И лик без тени долголетья,И в дланях нежные цветы.И все и все в ней так блаженно,Что не найти достойных слов,Что сам Мелькор упал смиренно,Как раб под тяжестью оков.Да только цепи те незримы,Не боль — блаженство лишь несут,Любви извечной херувимы,Его все дальше в ад ведут."Нашел!" — он вскрикнул так, что эхоСредь неба громом отдалось,И вдалеке созвучья смехаЗастыли — тут волненье началось.Уже над ясными лесами,В великой мощи и красе,Восходят боги облаками,Их свет уж блещет на росе.Ну а Мелькору… что там боги,Что их угрозы, пыл и бой —Веков незримые пороги,Перешагнул — познал и вой.Он перед Ней, перед Единой,Он на коленях, он в огне,И молит он с великой силой:"Приди, приди, приди ко мне!Оставим эти мы уделы,Уйдем из космоса в любви!Века разлуки не сумелиСломить стремления мои!Пусть мерзок, пусть я изжигаю…Но я люблю, люблю тебя!В аду лишь о тебе мечтаю,Средь пламени любовь храня!И не в твоем ведь то уделе —Любовь ту в сердце затушить,Как не в простом, не в дивном теле,То чувство дивно затушить.То рок веков, предначертанье,Не нам менять, не нам решать,Ни смерить никому страданья,И не могу я больше ждать!.."Так говорил, она ж вздохнула,И только речи повела,Как вспышка грозная мелькнула —То молния Мелькора изожгла.И новый бой тут исступленный,И мир огнями запылал,Страдалец то один влюбленный,Валарам ярость испускал.И вихри огненны и бури,И рев ветров, крушенье скал —Не стало прежний там лазури,И небо тряс огнистый вал…
Как говорил Альфонсо, так все и было: эта громада много большая чем Серые горы, но только перетекающая в воздушных пространствах, застыла где-то неподалеку от того места, где был Мордор, а потом издав вопль, от которого потемнел и наполнился леденящими ветрами воздух, медленно начала надвигаться назад, на них. Сначала медленно, затем все быстрее и быстрее — вздымалась от самой земли и до невообразимой небесной выси. Казалось, что — это океан тьмы поднялся на дыбы, что настал последний день этого света. Альфонсо стоял на фоне этих клубящихся громад и улыбался — страшна была его улыбка; изрезанный паутиной морщин лик казался много-много более древним, нежели он был на самом деле — это был призрак, видевший появление этого мира, и с тех незапамятных дней скитавшийся в страданиях бесприютный, одинокий. Аргония понимала, все то, что происходит, и несколько раз в течении того времени, пока он выговаривал эти строки, вскрикивала страшным, не своим голосом — однако, как не велика была ее жажда остановить происходящее — все было тщетно. Ни ей, ни Альфонсо было уж не изменить того, что свершалось.