Ты водопад. Ты не просто движешься в потоке жизни, ты поешь при движении. Даже тяжелые неподвижные камни подпевают тебе, когда ты прыгаешь по ним, касаясь их легкой стопой.
Лабонно слабо улыбнулась:
— Тень — всего лишь тень, ни свет, ни музыка не в силах ее удержать.
— Может быть, когда все исчезнет, ты поймешь, что красота моих слов останется.
— Где? — рассмеялась Лабонно. — В тетрадях Нибарона Чокроборти?
— А почему бы и нет? Поток, который струится в глубине моей души, изливается в фонтане Нибарона.
— Значит, когда-нибудь я найду твою душу только в фонтане Нибарона, и больше нигде.
Подошел слуга и доложил, что завтрак готов.
По дороге к дому Омито размышлял: «Лабонно хочет ясности, ей нужно все осветить светом разума, и она не может обманывать себя даже там, где самообман так естествен! И я не могу опровергнуть ее слов. Люди ищут отдушину для выражения самого сокровенного. Одни находят ее в жизни, другие — в своих сочинениях, то прикасаясь к жизни, то отходя от нее, как река, которая то набегает волнами на берег, то откатывается. А я? Неужели поток моих творений пронесет меня стороной, — мимо жизни? Не в этом ли разница между мужчиной и женщиной? Мужчина созидает новое, отдавая ему все свои силы, а новое спешит опровергнуть само себя, чтобы развиваться дальше. Женщины, наоборот, берегут свои силы и препятствуют появлению нового ради сохранения старого. И новое безжалостно к старому, которое преграждает ему путь. Отчего так происходит? Ведь рано или поздно они неизбежно сталкиваются! И чем больше точек соприкосновения, тем непримиримей вражда. Наверно, и для нас наивысшее счастье не в соединении, а в свободе».
Эти мысли причиняли Омито страдание, но он не мог не согласиться с ними.
VIII
ДОВОДЫ ЛАБОННО
— Лабонно, милая, ты не ошиблась? — спросила Джогомайя.
— Нет, не ошиблась.
— Омито очень своенравен, я знаю, но за это и люблю его. Посмотри, ведь он сам не свой. У него все из рук валится.
— Если бы он мог все удержать, если бы у него ничего не валилось из рук, вот тогда это было бы странно, — улыбнувшись, ответила Лабонно. — А так он либо отказывается от легко достижимого, либо теряет полученное. Не в его характере беречь достигнутое.
— Сказать по правде, дорогая, мне его ребячество нравится.
— Таковы все матери и маши. Они берут на себя заботы и хлопоты, а на долю детей остаются забавы. Но почему ты велишь мне возложить на себя это бремя? Разве я смогу его вынести?
— Ты же видишь, Лабонно, как он притих, он, прежде такой порывистый и необузданный! Меня это даже растрогало. Что ни говори, а он тебя любит.
— Да, любит.
— Тогда о чем же ты печалишься?
— Я не хочу совершать над ним насилия.
— Лабонно, любовь всегда так или иначе стремится к насилию и поощряет его.
— Но всему есть предел! Нельзя насиловать душу! Сколько я ни читала о любви, мне всегда казалось, что трагедия любви начинается тогда, когда один не хочет принять другого таким, каков он есть, а стремится переделать его по своей мерке, подавить его волю.
— Дорогая моя, в семье не бывает так, чтобы супруги не оказывали друг на друга влияния. Там, где есть любовь, это происходит легко, а там, где нет любви, — насилие приводит к тому, что ты называешь трагедией.
— Мы не говорим о мужчине, созданном для семьи. Такой мужчина, как глина: жизнь без труда лепит из него то, что ей надо, Но когда характер у мужчины твердый, он вряд ли откажется от своих привычек и склонностей, от своей индивидуальности. Если женщина этого не понимает, то чем больше она требует, тем меньше получает. Если мужчина этого не понимает, то чем больше он настаивает, тем скорее теряет власть над ее сердцем. И я думаю потому: очень часто, когда мы отдаем мужу руку, нам надевают наручники.
— Но чего же ты хочешь, Лабонно?
— Я не хочу выйти замуж и принести несчастье. Семейная жизнь не для всех. Есть люди, которые способны принять в другом человеке лишь какую-то часть его. А между тем мужчина и женщина, попавшие в сети семейной жизни, становятся столь близкими, что вынуждены иметь дело с другим человеком как чем-то целым, со всем, что в нем есть. Между ними нет тогда ни малейшего расстояния, и ни один из них потому не в силах спрятать от другого даже частицу самого себя.