Сисси подошла к Джогомайе, сделала какое-то подобие традиционного поклона и представилась:
— Я Сисси, сестра Омито.
Джогомайя улыбнулась.
— Оми зовет меня теткой, значит, и тебе я прихожусь теткой.
Взглянув на Кэтти, Джогомайя решила не обращать на нее внимания.
— Войди в дом, дорогая, — обратилась она к Сисси.
— У нас нет времени, — ответила Сисси. — Мы пришли только, чтобы узнать, здесь ли Оми.
— Он еще не приходил, — сказала Джогомайя.
— А вы не знаете, когда он придет?
— Подожди немного, я схожу и узнаю.
Кэтти, не двигаясь с места, бросила:
— Эта учительница, которая здесь сидела, говорила, что даже не знает, кто такой Эмит.
Джогомайя смутилась. Она чувствовала враждебность Кэтти и понимала, что ей нелегко будет добиться от нее уважения. Сразу же перейдя на официальный тон, Джогомайя сказала:
— Насколько мне известно, Омито-бабу остановился в одном отеле с вами. Вы сами должны знать, где он бывает.
Кэтти засмеялась ей в лицо, и смех этот должен был означать: «Можете скрывать, обмануть нас все равно не удастся!»
Дело в том, что при виде Лабонно, да еще после ее слов о том, что она не знает Омито, в душе Кэтти закипел гнев. Сисси же, хотя и чувствовала себя задетой, однако вовсе не сердилась. Красивое, спокойное лицо Джогомайи вызывало симпатию и уважение, поэтому дерзкое поведение Кэтти, которая даже не встала со стула, смущало Сисси. Однако противоречить она не осмеливалась, потому что Кэтти не терпела возражений. Она быстро подавляла любой бунт и при этом не стеснялась применять самые крайние меры. Люди обычно теряются и отступают перед такой напористостью. А Кэтти даже гордилась своей резкостью и никогда не щадила друзей, если замечала, что кто-нибудь из них проявляет, как она говорила, «слюнявую сентиментальность». Свою грубость она выдавала за прямоту, и те, кто боялся этой грубости, всячески старались завоевать расположение Кэтти, лишь бы она оставила их в покое. Сисси была из их числа. Чем больше она боялась Кэтти, тем старательнее подражала ей, стремясь скрыть свою слабость. Но ей не всегда это удавалось.
Кэтти догадывалась, что в глубине души Сисси стыдно за ее поведение. Такая дерзость должна была быть немедленно наказана, и в присутствии Джогомайи! Она встала со стула, подошла к Сисси, сунула ей в рот сигарету и наклонилась к ее лицу, давая прикурить от своей. Сисси не осмелилась возразить, хотя и зарделась до кончиков ушей. Она заставила себя сделать вид, что готова дать отпор каждому, кто вздумает хотя бы намеком выразить недовольство ее западными манерами.
Перед домом появился Омито. Девушки были поражены. Из отеля он ушел в английском костюме и фетровой шляпе, а сейчас на нем было дхоти и шаль. Он переменил одежду в своем домике. Там у него была полка с книгами, запас белья и кресло, которое ему дала Джогомайя. Он часто уходил туда отдыхать после завтрака в отеле. Лабонно запретила являться к ней во время ее занятий с Шуромой каким бы то ни было искателям водопадов или апельсинового меда, так что Омито не мог утолить ни физической, ни духовной жажды до половины пятого, когда у Джогомайи подавали чай. Он кое-как дотягивал до этого времени, переодевался и приходил точно к назначенному часу.
Сегодня перед уходом из отеля он получил наконец заказанное в Калькутте кольцо. В своем воображении он уже видел, как наденет его на палец Лабонно. Сегодня был как раз подходящий день! Второго такого дня не скоро дождешься. Сегодня можно отложить все прочие дела. Он решил явиться прямо туда, где занималась Лабонно, и сказать ей:
«Однажды некий падишах ехал на слоне. Ворота, через которые ему надо было проехать, были низки, он не захотел нагнуть голову и вернулся, так и не попав в свой новый дворец. Сегодня для нас большой день, но ты сделала ворота своего досуга слишком низкими. Сломай их, чтобы царь мог въехать в ворота твоего мира, не склоняя головы!»
Омито также решил сказать ей, что люди называют пунктуальными тех, кто приходит вовремя, однако время, отсчитываемое часами, не есть истинное время: часы лишь отсчитывают время, но разве они знают его ценность?
Омито огляделся. Небо затянуло тучами, и, судя по всему, было уже часов пять-шесть. На часы он не смотрел, боясь, что их упрямые стрелки могут не согласиться с небом. Так мать, которой показалось, что после долгих дней лихорадочного жара лоб ребенка стал прохладнее, не решается взглянуть на термометр. На самом-то деле Омито явился гораздо раньше времени, но нетерпение не знает стыда.