- А сколь в нем веса то? – осведомился Матвеич, раскуривая папироску.
- Пудов пятнадцать, - прикинул я,
- Пятнадцать, - повторил Матвеич и задумчиво поскреб пятерней небритую щеку, - без лебедки не обойтись.
- У Валька Егорова есть, - сообразил я. – Спрошу до завтра, небось не откажет.
Матвеич деловито закурил и, морщась от густого, как дёготь, табачного дыма, осведомился:
- Самогонка то в доме есть?
- Ишь чего, - снова вскинулась тёща, - сначала животную поднимите, а уж опосля и налью.
- Да не нам самогонку то, - усмехнулся Матвеич, - как раз для твоей животной. Навроде, снотворного. Так то, мы его, дьявола не возьмём. Усыпить надо.
Тёща недоверчиво глянула на соседа и отправилась в чулан за самогонкой. Вернулась она в обнимку с громадной бутылью.
- Только, не уморите его, ироды, - всхлипнула она, протягивая бутыль. - Петруша то к этому делу непривычный.
Матвеич принял бутыль и, прищурив глаз, рассмотрел белёсую жидкость.
- Литры, должно быть, хватит, - сообщил он. – Давай ка, мать, и насчёт закуски похлопочи.
Настя с тёщей метнулись в кухню и загремели там по кастрюлям. Вскоре возле сапог Матвеича стояло ведёрко с похлёбкой для Пиночета. Матвеич откупорил самогон, нюхнул через горлышко и одобрительно крякнул. Отметив на глазок нужную дозу, Матвеич выплеснул самогон в ведро. По террасе раздался ядрёный запах сивухи.
Ручку ведра я накрепко привязал к полотенцу и заглянул в люк. Пиночет, задрав морду воинственно уставился на меня и поводил огромным как блин розовым пятаком.
- Учуял, подлюка, - удовлетворённо шепнул Матвеич, - только б, ведро не опрокинул.
Я опустил ведро в люк, метя в сторону от Пиночета.
- Кушай, Петруша, - запричитала тёща, - Кушай, маленький.
Услышав её призыв, Пиночет истошно завизжал и заметался по погребу, саданув боком по краю ведра. Часть похлёбки выплеснулась на пол, но я успел рвануть полотенце вверх. Неуёмную тёщу Настя отвела в дом. Дождавшись, когда, боров угомонится, я изловчился и плюхнул ведро прямо перед его мордой. Пиночет недоверчиво обнюхал похлёбку, но природная жадность взяла своё и он, опустив морду, громко зачавкал, тряся большими пятнистыми ушами.
- С пол часа и, окуклится, - заявил Матвеич, пристраиваясь на колченогую табуретку.
Я не стал дожидаться, пока Пиночет прикончит похлёбку и рванул к Вальку за лебёдкой. Когда я вернулся, волоча лебёдку и моток с пеньковым канатом, Матвеич раскуривал вторую папироску, а из погреба доносился протяжный утробный визг.
- Песни поёт, - пояснил Матвеич, - по фасону, прямо, Кобзон.
Пока мы вдвоём с Матвеичем прилаживали лебёдку к потолочной балке, Пиночет и вовсе угомонился. Из люка раздавался теперь лишь храп и треск раздавленного тушей стекла.
- Пора, - заявил Матвеич, продевая конец каната через блок.
Перекрестившись, я полез вниз.
Пиночет лежал на полу прямо в луже рассола и нервно сучил копытами, провалившись в пьяный тягучий сон. Я нашёл свободное от его туши место и осторожно наступил сапогом. Под каблуком хрустнула склянка. Морда Пиночета лежала на нижней ступеньке лестницы и это сильно облегчило мою задачу. Пропихивая канат под переднюю ляжку, я трижды обмотал неподвижную тушу и только тогда скрепил путы крепким морским узлом. Смахнув с рукавов осколки стекла и огуречные шкурки, я поспешил наверх.
Пока я пеленал Пиночета, подоспел и Валёк, справедливо решив, что такую тушу нам вдвоём с Матвеичем не одолеть. Привёл он на подмогу и сына, долговязого смышлёного парубка. Уже вчетвером, ухватив за конец каната, мы под громкие команды Матвеича принялись за дело. Настя металась по терраске, убирая с дороги табуретки, вёдра и прочий хлам. Поначалу всё шло по плану и мы, кряхтя и пятясь, вытянули Пиночета из погреба. Вот, показалась из люка поросячья морда, а потом и длинная пятнистая туша. Ещё немного, и эта каналья была бы, наконец, на свободе.
В эту самую минуту из кухни выкралась тёща и не сдержалась, заголосила. Пиночет, услыхав сквозь сон её голос, отчаянно забился в своих путах и задёргал копытами. Обдирая руки и наперебой матеря тёщу, мы вчетвером, упираясь ногами в пол кое-как удержали борова. Положение спасла Настя. Она схватила Пиночета за куцый хвост и оттянула от люка. Тут уж, и мы не сдюжили: отпустили канат.
Пятнадцать пудов окаянного борова грохнулись об пол. В доме зазвенела посуда, посыпалась рухлядь со шкафов. Пиночет не проснулся, лишь хрипло взвизгнул и брыкнул копытами. Тяжело дыша, я поспешил затворить крышку люка.