Он накрыл культю одеялом, и какое-то время просто лежал и смотрел в потолок, потом снова откинул одеяло в сторону, дотронулся до розовой кожи чуть ниже локтя. Странно и неправильно.
У него больше не было правой руки.
Оливер какое-то время гладил культю, словно в этом был какой-то смысл, а потом перестал, хотя и в этом смысла было не больше. Все вокруг казалось Оливеру ненастоящим, будто бы плывущим немного отдельно от него. Словно он и не живет, а смотрит на свою жизнь изнутри своего тела. Еще он хотел заплакать, но при этом не хотел, и так и лежал, смотря в потолок и стараясь не моргать, пока глаза не заслезились. Но это было не то.
Оливер вновь прикоснулся к обрубку, чувствуя, как все сжимается внутри, после чего вновь накрыл его одеялом.
У него не было правой руки. Как странно.
Его перенесли домой, к отцу и Абби, чтобы освободить место для тех, кому еще может потребоваться помощь. Оба Стража оставались у ведьмы, как если бы имдосталось сильнее, чем ему, но Оливер ничего не говорил по этому поводу. Собственно, ему и не с кем было поговорить: отец приходил кормить его и менять постель и делал все то, что должен был делать, но они не разговаривали, а лишь обменивались словами, когда в том была необходимость.
Абби… она не приходила. Вообще больше не покидала дом, а может быть даже и своей комнаты. Оливер слышал, как иногда она кричала и плакала по ночам, и как отец успокаивал ее.
Когда Оливер только смог поднять себя на ноги, он первым делом зашел к ней. Она выглядела обычно, как раньше, до того, как все это случилось. Он улыбнулся ей. Абби не закричала, нет, вообще не проронила ни звука — лишь сжалась в комочек, но взгляд, с которым она смотрела на него, сделал неправильными все те слова, что он хотел сказать. Оливер постоял немного перед ней в молчании, а после вышел из комнаты, не оборачиваясь, понимая, что внутри нее что-то безвозвратно сломалось, и лучше уже не будет. Через несколько дней по глазам отца стало ясно, что это понял и он.
Оливер пролежал в кровати еще несколько дней, прежде чем ему было позволено выходить, и за это время никто не пришел его навестить. Когда он все же показался из дома, все деревенские ребята мигом окружили его, даже Маркас среди прочих, и засыпали вопросами: про Стражей, про кащия, про лес и битву. Была пара вопросов о руке, но никто и словом не спросил про Абби, и Оливер догадался, что они все знают. Но все равно стояли рядом с ним, хлопали его по плечу, а когда Нокс и Грант стали называть его героем, все лишь кивали головами и задавали новые вопросы. После того дня Оливер не выходил из дома, пока однажды утром не услышал стук топора.
В тот момент он не спал уже часа два, а может даже и больше, бесцельно глядя в потолок и прислушиваясь к шороху на кухне, где отец готовил им завтрак. Для хромого кузнеца он действовал на удивление тихо. Абби все еще спала — Оливер знал это, так как последние три дня она просыпалась с криком и в слезах, испуганная ночными кошмарами. Во всем доме властвовала тишина, и Оливер чувствовал, как она давит на него, оставляя слишком много времени для размышлений, для осознания того, что он теперь не сможет стать Последним Стражем. Он даже проклятым кузнецом теперь не сможет стать, он никем не может стать, кроме как калекой. Люди будут смотреть на Маркаса и думать, что он шахтер, смотреть на Нокса и видеть мельника, а когда они посмотрят на не него, то увидят лишь обрубок руки.
Оливер перевернулся на бок и уставился в стену, дожидаясь начала дня и в этот момент он и услышал тот самый стук, идущий со двора. Оливер прислушался, но отец был в доме и делал завтрак, Абби спала, а через некоторое время звук удара лезвием по дереву повторился, а потом и еще раз.
Не совсем понимая зачем, и даже не задумываясь об этом, Оливер вскочил с кровати и быстрым шагом вышел из комнаты. Дошел до входной двери, распахнул ее и, впустив утренний воздух, поёжился от холода. Он, как мог, быстро обулся и выскочил наружу, почти бегом обогнув дом, где и встретил Одноглазого.
Старший Страж стоял посреди их двора при полном снаряжении, если не считать меча и арбалета, лежащего чуть в сторонке, держа в одной руке тот самый топор, которым Оливер сражался с кащием, а в другой руке полено, поднятое с большой кучи позади старика.
Кроуфорд приветствовал Оливера кивком головы и сказал «доброе утро», после чего поставил полено на колоду перед собой и ударом топора расколол его надвое.
— Дрова рубите? — спросил Оливер.
— Да, решил вот помочь немного. Жду, пока мой товарищ коней приведет с водопоя.
— Уезжаете?
— Работа. Ее нужно делать.