- Дышит. – На щеке Хорса алел след от моей ладони. Его глаза буравили меня. Но страха не вызывали. Я же нужна. Ударит? Пускай. Боли, физической, почти хотелось. Буря, бушевавшая внутри меня, не давала сосредоточиться. Я стала на четвереньки и поднялась. Медленно, сначала на колени, потом на ноги. Выпрямив спину я вернулась на балкон. Повозка уже сдвинулась с места и потихоньку следовала вперед,к воротам из дворца.
- Какие гарантии, что он доберется?
- Никаких.
- И смысл мне оставаться?
- Ты кое о чем забыла. Или о кое-ком. – Хорс вновь улыбался. Но эта улыбка была похожа на оскал акулы. – Мирак, помнишь о нем?
Я вздрогнула. И мне стало еще больнее. Если такое возможно. Перед глазами все поплыло и я вцепилась в первое, что попалось под руки – легкие шторы у балкона. Мой вес они удержали, но треск ткани немного отрезвил. И заставил их отпустить.
- Где Мирак?
- Где и был. Это моя гарантия, что ты не натворишь глупостей. И запомни, - в этот раз он не любезничал и не улыбался. В этот раз мне забивали гвоздями каждое слово в мозг, - каждый твой проступок это час его жизни. Каждая твоя выходка это часы пыток для него. Ты поняла меня?
Я кивнула. Я поняла. Владислав не выживет. Потому его так легко отпускают. Отпускают – для видимости. Мирак так и сгниет здесь вместе со мной. Если Хорс и собирался как-то меня соблазнять, то..
Я посмотрела мужчине в глаза и тихо сказала:
- Я все поняла.
Я его убью. Или он меня. Других вариантов у нас нет.
Глава 23
Глава 23
Примирение с врагами говорит лишь об усталости от борьбы,
о боязни поражения и о желании занять более выгодную позицию.
Франсуа де Ларошфуко. Максимы и моральные размышления
Шло время, а ничего не происходило. День за днем я ела, пила, спала. И все. Нервы сдавали, а бездеятельная натура требовала хоть какого-то действия. Пребывание в этом мире изменило меня. Или же я наконец-то поняла, что спокойная жизнь это нечто такое, для чего еще многое надо сделать.
В одно прекрасное утро мои нервы сыграли со мной злую презлую шутку. Не смотря на то, что мне приносили нужное количество еды и питья, и, день ото дня я получала не более трех чашек смерти темного, я умудрилась выхлебать их почти залпом. Закусив вином. А поскольку с прошлого обеда я ничего не ела, это обернулось тем, что меня закинуло в глубокий сон сразу в обед. По предположениям и предупреждениям светлого, я должна была уснуть летаргическим сном на сотню – другую лет. Но нет. Зло не так легко победить. А я с каждым днем была все злее и злее.
Как людям удается задаваться вопросами не сплю ли я, грезится ли мне это, когда они понимают, что себя следует ущипнуть? Любой бред, который бы мне не привиделся, я всегда во сне воспринимала за чистую монету. И лишь проснувшись, понимала, там был сон, тут все наяву. Этот раз ничем от других не отличался.
Мне снилось не такое давнее прошлое. Только немного другое. Я сидела в беседке с цветами, а Павел, о котором я знала лишь, что он царь и может быть опасен, кормил меня каким-то фруктом. С рук. Происходящее во сне я воспринимала не как должное, но не с некоторым волнением. Не тем, что я готова была отбиваться от такого интимного ухаживания, а скорее, где твой поклонник сделал первый шаг и ты еще не привыкла к тому, что это все в порядке вещей.
Ярко светило солнце, фрукт таял во рту, а Павел рассказывал мне что-то, во что я толком и не вслушивалась, больше уделяя внимание пению птиц и спокойствию на душе. Я не помнила ни о Владе, ни о Мираке, а лишь думала о том, что мне хорошо и никуда спешить не хочется. А еще искоса любовалась этим мужчиной, который почему-то обратил на меня внимание. Но все не могло быть слишком хорошо, даже, если это сон. Это был мой сон. А в моей жизни хорошо не может быть и даже в столь малом и возможном. И я вспомнила о Владе, но почему-то как о том, что было очень давно. Воспоминания рябили и внушали лишь содрогание. Мне не хотелось вспоминать о муже, который каждое свое утро просыпался с другой, а я сама засыпала на холодных и сырых простынях. Одна. Я не знала о существовании Мирака, зато прекрасно помнила, как убежала одной темной и холодной ночью, справляясь по реке на хлипком плоту. Как явилась в замок к Алексею, который принял меня, уверяя в своей любви. Но не посмел сказать и слова братьям, когда те решили отдать меня мужу. Как Владислав схватил меня за волосы и волок к лошади, где закинул поперек седла. А я рыдала и кусала губы до крови. Как он насиловал меня после этого день за днем, не выпуская из своих покоев. Как еще одна волна мрака уничтожила все селение, а уцелели только князь и его приближенные. И я. И Любава, которая по-прежнему сидела во главе стола, тогда как я покидала комнату только под присмотром. И никогда не сидела за столом с Владом. Больше ни разу с тех пор, как меня вернули в крепость. Я помнила жестокость мужа и была безмерно благодарна этому мужчине, что появился в крепости в связи с оглашением о рождении наследника. Я была беременна. Недолго. Изнасилования закончились, но это дитя я ненавидела не меньше, чем когда-то желала мужа. Владиславу пришлось меня выпустить из покоев, представив царю как свою жену. Да и народу полагалось увидеть, что княгиня жива и на сносях. Меня вполне убедительно ударили по лицу, предупреждая, что, если я что-то выкину, это будет последнее, что я сделаю. Но вмешался случай, и я подвернула ногу прямо на ступеньках. Дитя не выжило. Меня выхаживал царский целитель. А кровь драконья моим телом начала отторгаться. И никто не мог объяснить от чего. Зато в крепости происшедшее задержало царя. И таким образом было определено, что с Владом что-то не так. Он все больше срывался на людях, уже не сдерживаясь ни с Любавой, ни с любым из своих людей. А застав у моей постели Павла накинулся и на того с кулаками. Так мы узнали, что Влад был опоен. Долго и далеко не пришлось ходить. Любава сразу же призналась, что использовала купленное в столице зелье у якобы ворожеи. Любаву казнили в тот же день. У Владислава признали безумие, и тоже казнили. Кидаться с кулаками на царя не прощалось и безумному. Меня же пригласили в столицу и я тут приходила в себя. Постепенно проникаясь доверием к этому учтивому мужчине. Это было очень страшно поверить еще раз кому-то, но я так устала быть сильной.