12
На другой день - дождавшись ночи, отправились двумя санями к Навле. Впереди шли розвальни "За власть Советов" с тремя партизанами, местными колхозниками. Они знали тут все, все дороги и тропинки, все повороты и излучины реки, им ничего не стоило пройти самим или провести кого угодно в глухую ночь через родную свою речку. Вслед за ними ехали Славка и Саша Бакин. Было беззвездно, темно, и только белый снег, заваливший лесную дорогу, помогал различать бегущие впереди сани. Через час или полтора свернули с дороги и поехали просекой, потом и просека осталась где-то справа, а дальше запетляла едва заметная в густых заснеженных деревьях тропа. Передние сани пошли медленно, видно, ездовой сдерживал лошадь, да и идти ей было неудобно, дуга все время задевала нависшие ветви, снег сыпался на спину лошади и на седоков.
Славка знал, что опасного в их предприятии ничего нет, тем более что так уверяли проводники, но, поскольку впереди голоса затихли, перестали разговаривать, Славка тоже перешел на шепот, когда хотелось сказать что-нибудь Саше, и вместе с этим шепотом, с молчанием на передних санях, с тесной и темной тропой пришла невольная настороженность, знакомое по прежним дням предбоевое состояние, когда все внутри как бы сжимается или напрягается, прислушивается к чему-то, держится в постоянной готовности, потому что возможна любая неожиданность. Славка любил это состояние, вернее, любил потом вспоминать о нем, переживать его заново уже в безопасном месте.
- Ничего? - спросил он шепотом.
- Ничего, - ответил Саша. Зубы его чуть заметно проглядывались в темноте, конечно, он улыбался.
На опушке остановились. Славка и Саша подошли к передним саням. Партизаны всматривались в мерцавшую темноту, прислушивались. Да, кажется, здесь.
Свою лошадь проводники оставили тут, на опушке, Славкину вывели вперед, стали спускаться с берегового холма к реке. Она лежала белая, гладкая, занесенная снегом почти вровень с берегами.
Ниже, ниже, вот уже хрустнул, как бы застонал лед под снегом, впереди шли цепочкой проводники, за ними Славка правил лошадью, Саша рядом сидел. И вдруг - стоп. Остановились. Слева, на правом берегу, раздробили тишину три короткие очереди из автомата. Потом еще три, но уже дальше по реке, за этими еще дальше, еще дальше, уже чуть слышно. И стихло. Тронулись снова. Славка к Саше повернулся, сказал тихо:
- Фрицы не спят, перекликаются, страшно им ночью.
И только он повернулся к лошади, и Саша хотел сказать что-то, но не успел, одновременно со взрывом сильная вспышка ослепила глаза, лошадь рванулась в сторону, а вслед за этим по спинам, по полушубкам забарабанили осколки - чего? - осколки льда, Славка нащупал перед собой в сене эти острые ледышки. После взрыва и вспышки тишина стала еще плотней, ночь словно бы загустела. И из этой жуткой тишины, из ночи, послышались стоны. Славка развернул сани, передал вожжи Саше Бакину, сам выскочил на снег, бросился назад, к черному бугорку, откуда слышны были стоны.
Мина рванула справа от проводников. Тот, кто шел первым, задел под снегом проволоку, и мина сработала, окатила партизан водой и ледяным крошевом, одного зацепило осколком, сильно зацепило, где-то у пояса. Крови на снегу не осталось, она еще заливала раненого под одеждой, еще текла по его телу, когда он лежал уже на санях.
Не успели выбраться на холм, как с правого берега суматошно забили пулеметы. То в одном, то в другом месте начали вспухать на темном небе тусклые ракеты. В воздухе, видно, держался морозный туманец. Маслянисто вспыхивали ракеты, мягко сползали к земле, гасли, вздувались новые, и беспорядочно стучали пулеметы. В какой-то миг тоненько пропело несколько пуль над головой.
Когда подъехали к оставленным саням, раненого не стали перекладывать, оставили со Славкой, а в лесу перевязали рану, чтобы приостановить кровь. Перевязать настоял Саша Бакин. Партизаны думали довезти до лагеря, но Саша настоял, вынул из полевой сумки пакет и сам перевязал раненого. Там у себя, на Большой земле, он организовывал кружки, где его комсомольцы обучались военному делу, противопожарному и санитарному, всем этим он владел и сам, подавая пример как руководитель комсомола. Вот пригодилось.
- Ну, что? - недовольно спросил командир бригады.
- То, что ни хрена не пройдешь, - ответил старший из проводников.
- Стенкой, что ль, стоят?
- Не стенкой. Проволокой, гады, опутали всю Навлю, под снегом не видно, ногой задел и... вон Федька лежит.
- Ладно, разберемся.
То ли уж утро было, то ли светало еще, трудно понять под этим низким глухим небом. Одно понятно, что ночь прошла. Славке и Саше отвели место в землянке - отоспаться.
Проснулся с нехорошим чувством. Только теперь, когда проснулся, пришло в голову, что задание-то не выполнено, не прошли они к навлинцам, не смогли речку перейти, вернулись, человека ранило, - это вроде оправданием было. Но задание все равно не выполнено. Возвращаться назад? Что скажет Николай Петрович? Всхохотнет, струсил, скажет, Холопов. Он ведь ничего не видел, и раненого не видел, скажет, что струсил. А может, и не всхохотнет, а просто скажет: трус. И все.
- Как, Саша? - спросил он Бакина.
- Мне надо возвращаться.
Славка поднялся, сел, посмотрел на него.
- У меня, - сказал Бакин, - времени нет. Вчерашний день пропал, сегодня тоже ночи надо ждать. Если даже пройдем, оттуда снова будет волынка, а у нас времени нет, я должен вернуться, я не знал, что так сложно.
- Ты веришь, - сказал он еще, - не из трусости я.
- Я верю, Саша, и не подумал ничего такого. Но у меня время есть, я останусь, мне возвращаться нельзя.
Из штаба бригады Бакин стал названивать в политотдел, а Славка договаривался, просил командира сделать еще попытку пройти Навлю в другом месте. Не может же быть, чтобы нельзя было пройти.