Затем она бросила на пол телефон, закрыла ладонями лицо и вновь начала плакать.
Сын прибежал из своего дома через несколько минут. Войдя в комнату, он подошел к телу отца, сел на стул и горестно тихо заплакал.
Карпачев подошел к сыну и с любовью посмотрел на него. Тело Миши светилось золотым, как и Машино, ну может, было чуть более светлое, хотя это могло и показаться. Карпачев тщательно осмотрел его, но ничего подозрительного или инородного не увидел. Единственное, что нарушало мерцающую золотизну тела, была трещина в кости правой ноги Миши, которая, видимо, осталась у него в месте детского перелома, который тот получил в результате падения с дерева. В этом месте, вокруг кости, вился розоватый ручеек. И все.
Миша встал. Подошел к матери. Обнял ее. Некоторое время они плакали вдвоем. Потом Миша достал свой айфон, набрал номер и долго ждал ответа.
– Приезжай, Серега. Папа умер,– единственное, что он сказал.
Потом он что-то долго слушал от Сергея. Положив трубку, Миша сказал:
– У него завтра подписание какого-то контракта. Сказал, закончит и прилетит. Хоронить-то когда будем? В милицию надо вообще-то позвонить и врачам. Дяде Семе позвонить еще надо, да и вообще всем. Мам, ты посиди, я сам все организую.
Серега вышел из комнаты, а Маша продолжала сидеть в кресле и смотреть на тело Карпачова, периодически начиная плакать.
Примерно через полчаса в комнату зашла Люба, жена Севы. Зайдя, она не стала подходить к покойному, а сразу подошла к вставшей с кресла Маше и обняла ее.
– Господи, Машенька, какое горе, какое горе!
И они вместе заплакали.
Тело Любы светилось золотым, но почти на всех ее суставах, особенно пальцах рук и коленях, каждая косточка была покрыта красноватым мхом. Мох шевелился и дышал.
Об артрите соседки Карпачев знал давно, но только сейчас понял, как это выглядит на самом деле.
Затем время потекло одновременно и быстро, и медленно. Сначала приехали милиционеры. Начали что-то говорить об осмотре, о справках, о разрешениях на похороны, однако приехавший за ним верткий худой парнишка быстро все вопросы решил, и милиционеры уехали. Затем этот же молодой человек разобрался и с приехавшими медиками. В итоге он забрал из комнаты Мишу и Машу, и они ушли.
Люба принесла из другой комнаты тряпки. Завесили висевшую на стене плазму и зеркало на Машином трюмо возле кровати. Зажгли свечу.
Карпачев смотрел на это все как-то отстраненно. Он много раз был на похоронах и все подобные действия так или иначе в своей жизни уже видел. Но вот чтобы эти манипуляции проводились с ним, увидеть даже не ожидал.
Через некоторое время в комнату зашла еще одна соседка по улице – Маринка. Маринка была младше Карпачева лет на десять. Иногда Александру казалось, что та не прочь замутить с ним роман. Периодически она то словом, то действием флиртовала с Александром при общении, которого невозможно было избежать, живя на одной улице. Маринка была, в общем-то, симпатичной женщиной, но Карпачев, во-первых, любил свою жену, во-вторых, гадить там, где живет, не собирался, ну а в-третьих, о Маринке ходили различные слухи, которые позволяли думать о ней как о доступной женщине. В связи с этим Александр ограничивался короткими шуточками и ответами на ее поползновения и грани дозволенного не переходил.
В подтверждение слухов, Александр заметил в золотистом свечении Марины странное образование. Внизу живота у нее двигались несколько коричневатых, достаточно толстых, с палочку для суши, червяка. Они кружили в медленном танце вокруг низа живота, иногда присасываясь к стенкам одного из органов, и в этом месте образовывалась небольшая язвочка. Однако червячок долго к стенкам, судя по всему, матки не присасывался. Казалось, он впитывает в себя что-то и отсоединяется, продолжая свой путь дальше. Ранка от укуса почти мгновенно затягивалась. Однако одна из таких ранок явно уже давно была не затянутой и продолжала оставаться отрытой. Из нее сочился золотистый, в цвет телесному сиянию сок, и червячки иного подплывали к «источнику» и пили его, не напрягаясь на новый укус.
– Ну что, обмывать нам досталось, Мариш, – сказала Люба.
– Ну, да, родне ж нельзя.
С этими словами она начали раздевать Карпачева.
Тот стоял и молча смотрел, как его оголяют две женщины, которые никак не могли увидеть его раздетым в жизни. Карпачеву стало жутко неприятно смотреть на то, что происходит. Вот сняли его пижаму, вот стянули памперс с тела…
«Ё-моё, да я обделался! Видимо, под конец. И они все это видят… Господи, стыдно-то как…»
Но женщины бойко справлялись со своими задачами и вскоре Карпачева переодели в принесенный Машей костюм. Положили на кровать. Принесли икону. Зажгли новую свечу.