— Не уверен, — сказал Карпович. — Поэтому мы решились на гнусный поступок, ночью проникли в гостиницу и выкрали журнал записи постояльцев, где указано его нынешнее имя — Александр Неймайер и постоянный адрес. Азеф живёт в Берлине.
Карпович положил на стол тёмно-коричневую тетрадь.
— Ну, что ж, — сказал Бурцев. — Я прямо сейчас извещу членов Центрального Комитета и попрошу собраться вечером для оглашения чрезвычайной новости.
Всё время разговора Владимир Львович Бурцев чувствовал себя неспокойно. Эта история с разоблачением провокатора Азефа, начатая шесть лет назад и заслуженно принесшая ему славу Шерлока Холмса русской революции, на глазах превратилась в грустный фарс. В мае 1906 года, Бурцев тогда жил в Петербурге и издавал журнал «Былое», к нему явился человек, назвавшийся Михайловским (впоследствии выяснилась его настоящая фамилия Бакай). Михайловский заявил, что служит в Департаменте полиции, но ненавидит царизм и готов помогать революционерам бескорыстно и по совести. Начало было интригующим и многообещающим, даже если это хитрая провокация, подумал тогда Бурцев, наше сотрудничество является односторонним, он будет мне давать сведения, а я ему нет. Бурцев не ошибся, Михайловский-Бакай сообщил немало полезной информации о деятельности Охранного отделения и был первым, кто заявил, в партии социалистов-революционеров есть чрезвычайно важный провокатор, который работает на Охранку более десяти лет, он известен в Департаменте полиции как «Раскин».
В течении двух лет Бурцев шёл чудовищным путём сбора косвенных и прямых улик от «Раскина» к Азефу. Финальным аккордом стала встреча в берлинском экспрессе с Лопухиным, бывшим директором Департамента полиции, отправленным Столыпиным в отставку. Их разговор в купе поезда продолжался шесть часов и, в конце концов, Лопухин назвал имя провокатора — Евно Азеф, руководитель Боевой Организации партии социалистов-революционеров, взяв, правда, с Бурцева слово не называть источник информации. Тогда Бурцев был абсолютно убежден, поступок Лопухина связан с его обидой на Столыпина и, возможно, с принципиальным неприятием террора как метода политической борьбы.
Осенью 1908 года в Париже состоялся партийный суд, который начинался как суд над клеветником Бурцевым. Боевое крыло партии во главе с Савинковым настояло на том, чтобы Азеф не участвовал в заседаниях, пусть их лидер отдохнёт, займется восстановлением здоровья, подорванного в борьбе с царизмом, лили слёзы террористы, пока они займутся защитой его чести.
Председательствовала на суде Вера Фигнер, живая легенда русской революции. Заседания шли, с небольшими перерывами, почти месяц. Когда Бурцев понял, что той доказательной базы, которой он располагает, недостаточно, чтобы убедить эсеров, он нарушил слово, данное Лопухину. Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Азеф был срочно вызван телеграммой из Биаррица, где поправлял здоровье в компании милой кафешантанной певицы. Вероятно, Азеф уже знал о случившемся. Он не приехал. Он исчез.
Прошло четыре года, мрачно подумал Бурцев, и что мы имеем в сухом остатке? Скрыть скандал не удалось, Вера Фигнер демонстративно покинула ряды социалистов-революционеров, все левые партии, в первую очередь, эсдэки, подняли страшный вой о бессмысленности и ущербности индивидуального террора. Савинков, назначенный главой боевиков вместо Азефа, не сумел провести ни одной акции и, обиженный на всех, удалился в литературу. Теперь он сочинял романы, такие же бездарные, как и всё, к чему прикасался, он иногда просил Бурцева прочесть и сказать своё мнение. После судебного процесса над Лопухиным, прошедшим в Петербурге, где во всех подробностях была вскрыта подноготная работы Азефа на полицию, бесчисленное количество революционеров, преданных им, партия эсеров была деморализована, попросту морально раздавлена.
Всё чаще Бурцеву закрадывалась жуткая мысль, что он оказался жертвой хитроумной ловушки, расставленной старой шельмой Герасимовым, чуть прихрамывающим дедушкой Охранного отделения, отвечавшим за работу с провокаторами. Азефа слили как отработанный материал, он слишком долго был двойным агентом, разоблачение было неминуемо, раздражённо думал Бурцев, неважно кто бы этим занялся, я или кто-нибудь другой. Какая дьявольски красивая мысль — вместо того, чтобы бегать за боевиками по всей Империи, рассказать миру правду о их главаре и романтический порыв борцов за светлое будущее в мгновенье ока превращается в грязные проделки царской охранки.