Мне случалось и раньше видеть такую реакцию, Руби.
Она сидела перед двустворчатым, доходящим до пола окном, вид из которого на маленький садик трудно было назвать живописным — поросшая сорняками лужайка, несколько чахлых кустиков… Правда, вдали виднелось море. На горизонте белели паруса яхты, медленно плывущей с востока на запад.
Я огляделась, увидела маленькую расшитую скамеечку для ног и притянула ее поближе — но не слишком — к креслу Руби. Когда левую сторону моего лица скрыли волосы, я, полуобернувшись и сев на скамеечку так, чтобы она видела меня в профиль, представилась, сказала, что живу в поселке, где раньше жила сама Руби. Я сообщила, что знакома с ее старинной приятельницей Виолеттой и что мне хотелось бы просмотреть церковный бюллетень.
Она ничего не сказала в ответ, но я увидела, что она поняла, о чем я ее просила, — ее взгляд метнулся к книжным полкам за моей спиной. Я уже заметила на одной из полок несколько аккуратно поставленных друг на дружку картонных ящиков, к каждому из которых была прикреплена бирка с датой.
— Мисс Моттрам, я пытаюсь побольше узнать об одной семье, которая жила в поселке. Об Уитчерах. Вы не против, если я взгляну на старые бюллетени?
С тех пор как я вошла в палату, взгляд Руби не задерживался дольше секунды на одном предмете. Теперь ее взгляд метался вокруг маленького кофейного столика справа от нее. Она протянула руку и схватила пульт от телевизора, нажала на кнопку. В углу комнаты ожил телеэкран.
— Руби?
Вместо ответа она нажала еще на одну кнопку, звук стал громче. Она просто делала вид, что меня здесь нет.
Я приказала себе не обращать на это внимания — женщина пожилая, вероятно, давно с людьми не общается, возможно, страдает одним из старческих заболеваний. Я подошла к полке. Если она велит мне остановиться и уйти, я так и сделаю, но пока…
Пробежала глазами по биркам. В шести коробках хранились выпуски с 1950 по 1960 год. Я повернулась к Руби.
— Руби, вы не возражаете… — Я кивнула на коробки.
Она все еще игнорировала меня. Я сняла с полки коробку, опустилась на ковер и стала изучать содержимое. Я быстро нашла выпуск за июль 1958 года и пролистала его страницы. Ничего о пожаре в церкви, несмотря на то что бюллетень вышел приблизительно через месяц после происшествия.
Ничего там не было сказано и об Уитчерах. Я просмотрела выпуски за август и сентябрь. В октябрьском нашла заметку о свадьбе Виолетты Нисден и Джима Баклера в близлежащей церкви Святого Николая — церкви, которую посещаю и я, но ни слова о пожаре в церкви Святого Бирина, ни слова о братьях Уитчерах.
Я взглянула на часы, до чаепития оставалось десять минут. Я наобум вытащила один экземпляр, пролистала. Ничего. Я взяла еще один, потом еще. Проще было бы забрать их с собой, внимательно изучить дома, но я сомневалась, что Руби на это согласится. Каждый раз, подняв на нее глаза, я видела, что она полностью поглощена просмотром телепередачи, но я была уверена: как только я опускала глаза, она тут же косилась на меня.
Я уже хотела было сдаться, когда обнаружила нечто интересное. В сентябре 1957 года команда во главе с Солом Уитчером выиграла ежегодное поселковое соревнование по перетягиванию каната с противоположных берегов реки Лиффин. Его молодая жена Элис демонстрировала приз. Значит, Сол был женат на Элис.
Осталось пять минут. Я вернула бюллетени на место и поставила коробку на полку. Я уже была весьма сердита на Руби. Страдает эта старуха маразмом или нет, но так себя вести недопустимо! Ей страшно смотреть на мое лицо? Пусть посмотрит в зеркало на себя! Я прошла в противоположный конец комнаты, наклонилась к телевизору и вытащила шнур из розетки, чем смогла-таки привлечь ее внимание.
— Здравствуйте, — вежливо сказала я.
Она быстро отвернулась, и я мгновенно почувствовала себя бессовестной: зачем я издеваюсь над пожилой хрупкой женщиной?
— Руби, вы помните Сола Уитчера, мужа Элис? — спросила я, с трудом сдерживаясь, чтобы не повысить голос. — Вы помните, почему он уехал из поселка? Куда уехал?
Руби не поднимала глаз. Она то сжимала, то вертела в руках пульт.
— А Альфреда? Брата Сола?
Молчание. Бесполезно. Я встала и направилась к двери.
— Альфред утонул, — раздался тихий голос у меня за спиной. Такой тихий, что я едва расслышала сказанное. — Они его утопили.
Я обернулась и минуту смотрела на Руби, будто не верила, что она произнесла это.
— Что вы сказали? Кто утопил его? Руби!
Я поплелась обратно, опустилась на колени у кресла Руби. На меня она даже не взглянула. Пока я выжидающе смотрела на нее, не зная, как поступить, она стала раскачиваться в кресле. Мы обе дернулись, когда все здание заполнила трель звонка.
— Звонок к чаю, — напомнила сама себе Руби и попыталась, оттолкнувшись от подлокотников, встать.
Я предложила свою помощь, но она проигнорировала протянутую руку и с трудом поднялась. Повернулась ко мне спиной и медленно направилась к двери.
— Я скажу Виолетте, что вы передавали ей привет, — пробормотала я.
Потом внезапно меня осенило.
— Руби! — позвала я довольно громко, не зная, насколько хорошо она слышит. Она и ухом не повела, но мне показалось, что все же была секундная заминка. — Руби, вы знаете, что змеи вернулись?
Молчание, и мне уже показалось, что она сейчас просто выйдет из палаты. Потом я услышала журчание, по палате стал распространяться едкий кислый запах. Я опустила глаза и увидела, как на ковре между ног Руби расплывается темное пятно.
29
Через несколько часов я вернулась на кладбище.
Если Альфред и был похоронен здесь, то могилы его я пока не нашла. Я начала с места самых старых захоронений и стала продвигаться к группе могил за кустами бузины. Ходила по прямой из одного конца кладбища в другой, всматривалась в надписи на каждой могиле, мимо которой проходила. Нашла две могилы Уитчеров — мужчины и женщины, — но они умерли уже давным-давно, поэтому не имели непосредственного отношения к Уолтеру и его братьям.
Ближе к вечеру поднялся ветер, деревья, окружавшие кладбище, гнулись почти до земли. Их темные ветки, покрытые густой листвой, не пропускали лунный свет, создавая причудливые и постоянно меняющиеся тени, которые метались по земле, как будто среди камней сновали крошечные существа. Я с трудом уняла дрожь и попыталась убедить себя, что это всего лишь трава щекочет мои ноги.
Через полчаса поисков мне пришлось зажечь карманный фонарик, чтобы разглядеть имена на надгробиях. Еще через час я была стопроцентно уверена, что Альфред не нашел свой последний приют на этом клочке освященной земли.
Меня совершенно не прельщала мысль обследовать церковь изнутри, хотя я предполагала, что, если тело Альфреда так и не нашли, вероятно, единственным напоминанием о нем осталась каменная мемориальная доска в церкви.
Я побрела назад между надгробиями, подошла к входной двери церкви. Единственная уцелевшая дверь неистово хлопала на ветру. Я шагнула внутрь.
Неужели я только что вошла в храм Божий? Я стояла в задней части центрального нефа, темные стены уходили вверх, а сквозь дыры в провалившемся потолке я видела проплывающие по небу тучи — здесь мало что напоминало место, где можно обрести покой. Теперь, по прошествии стольких лет, церковь казалась хранилищем мрачных тайн и недобрых воспоминаний о былом.
Внутри это впечатление было гораздо сильнее, чем когда я смотрела на здание снаружи. Каменные своды вздымались высоко, к почерневшему, изъеденному огнем потолку. Передо мной, подобно остаткам давно забытой армии, стояли обугленные черные скамьи, некоторые из них развалились.
В церковных стенах некуда было деться от омерзительной вони, исходящей от колонии летучих мышей; от смеси запахов гниющей плоти и экскрементов к горлу подступала тошнота. Выл ветер, пищали мыши, шуршали сухие листья.
Сама того не желая, я снова и снова возвращалась к рассказу Виолетты — не так-то легко было удержаться от этого там, где все непосредственно и случилось. Глядя вперед, туда, где поручни огораживали алтарь, я будто видела там Альфреда: привязанного, умирающего от голода, растерянного и напуганного; видела собравшихся вокруг него прихожан, которые молились за освобождение его души; видела священника, бормотавшего древние заклинания, изгоняющие дьявола.