— Удивительно, — Хелен еще раз провела головкой аппарата УЗИ по его животу и даже рот ладонью прикрыла, что для нее было верхом эмоциональности. — Стив, вы… у вас тут…
— Что? — Стив действительно странно чувствовал себя в последнее время: внутрь будто песка насыпали, кишечник плохо функционировал, по утрам подташнивало, особенно от запаха крепкого кофе и вареной рыбы. Не то чтобы прямо все совсем было плохо, но он так привык чувствовать себя великолепно, даже после тяжелых операций и нескольких суток без сна, что насторожился. Эрскин говорил когда-то, что малейшие отклонения от недостижимого идеала здоровья заслуживают внимания, так как могут оказаться признаками чего-то очень серьезного. Вот Стив и пришел к Хелен Чо, зная, что дальше нее ни одна его проблема не пойдет.
— Ребенок. Плод, — чуть спокойнее ответила обычно невозмутимая Хелен.
— Что? — Стив не мог понять, о чем она говорит. Он съел ребенка? Что за бред.
— Беременность, Стив. Скажите, у вас… был контакт с мужчиной? В пассивной роли? Секс?
— Я знаю, что такое “контакт в пассивной роли”, — автоматически огрызнулся Стив, пытаясь уложить в голове информацию. Темный балкон в жилом блоке базы, одиночество, впервые за много лет разделенное с живым горячим человеком. Жаркое, жадное желание жить — впервые за многие месяцы протаранившее его извечную равнодушную отчужденность. — Да, был. Хелен, мы оба мужчины, как такое… вообще возможно?
— Я… не знаю. У вас внутри… Я сотни раз видела снимки вашей брюшной полости, Стив, но мне и в голову не могло прийти, что она чем-то отличается от стандартной мужской. Кроме удивительного здоровья, разумеется.
— Как он там… поместился? Где? У меня же нет…
— Нет, матка у вас не отросла. Дополнительное небольшое ответвление прямой кишки. Его раньше не было. Я подняла предыдущие снимки, сделанные после ранения, там ничего подобного нет. Просто… феноменально.
— Он… жив? Шевелится?
— Очень маленький срок, но да. Около шести недель.
— Семь с половиной. Что? Я точно знаю, когда это произошло.
— Я не гинеколог. Нам нужен консилиум.
— Нет, — вот в этом он точно был уверен. — Никаких консилиумов. Я не собираюсь делать шоу из… из этого.
— Ваш случай уникален!
— Я и сам, — Стив вытер живот салфеткой и поднялся, — уникум. Напоминаю вам о неразглашении.
— У вас две недели, чтобы решить, будете ли вы прерывать беременность, — в спину ему сказала доктор Чо. — Прервать мы сможем сто процентов, а вот сможете ли вы доносить — вопрос для консилиума.
— Шестой пункт.
— Я помню, не переживайте. Не только у вас тут эйдетическая память.
Стив зашел в свой кабинет, закрыл дверь и лег на диван, прижав руку к животу. Когда-то он хотел быть отцом. Не так, конечно, но хотел иметь детей. Потом все не до того было: война, сколько он помнил, бесконечная война, постоянный бег в чертовом колесе. Ощущение неправильности при поцелуях с женщинами, будто та же война что-то сдвинула в нем, переплавила, перековала под таких же, как он, посвященных ей.
И вот случилось невозможное. Пусть от почти чужого человека, с которым ему было хорошо, но случилось.
— Я не буду от тебя избавляться, — сказал он вслух. — Война взяла с меня свое. Придется ей подождать своей очереди.
***
Брок смотрел на широкую спину молотящего грушу Роджерса вместо того, чтобы жать от груди свои двести фунтов. Ему обломилось-то всего раз, не иначе как по недосмотру высших сил, дозирующих счастье. Одна ночь, но такая горячая, что у него и сейчас вставало от одного воспоминания. Роджерс был под ним, живой, жадный, тесный до одури. Брок весь язык себе искусал, чтобы заткнуться и не вывалить на него все то, что кипело внутри. Как он его хотел — один он знает. И когда на том чертовом балконе их толкнуло друг к другу, и Роджерс прижал его к себе, Брок мог только кивнуть, когда тот приказал: “Не говорим об этом, утром расходимся и не вспоминаем”. Он бы тогда что угодно ему пообещал, сжимая ладонями задницу и целуя шею.
Как он его любил, вертел под собой, из шкуры лез, чтобы не ему одному понравилось. Роджерс гнулся, как будто весил в два раза меньше, принимал так, что вынимать не хотелось, был ласковым, как щенок, и в то же время — горячим. Темпераментным. Если бы Брок мог, он бы остался. Если бы ему позволили, он бы в жизни больше налево не завернул, хотя терпеть не мог обязательств.
И вот теперь вместо того, чтобы жать от груди, он любуется задницей Роджерса. Пора завязывать. Еще две минуты и все.
Роджерс вдруг покачнулся, будто ему прилетело, обнял грушу с песком и замер на несколько мгновений, приходя в себя, а потом стянул перчатки и жадно напился воды. Брок вечность мог на его рот смотреть и вспоминать, как тот растягивался вокруг его члена. Пухлые, сладкие губы с такой нежной изнанкой. Господи, наказание какое-то, а не начальство. Не зря он всегда в своей группе это пресекал — отношения. Личное. Потому что это, нафиг, очень мешало работать.
***
Роллинз сел рядом в столовой и посмотрел туда же, куда смотрел Брок.
— Кэп что-то чудной в последнее время, — сказал он, распечатывая сэндвич. — Будто не слышит иногда, внутрь смотрит. Живот гладит, как после обеда хорошего.
Брок откусил от круассана, наблюдая, как Роджерс такой же мажет горчицей и с удовольствием жует — пятый по счету. И запивает соком, а не кофе.
— Ей-богу, если бы Роджерс не был самым сильным самцом, каких я только видел, решил бы, что он в положении.
— В положении? — переспросил Брок, почти не слушая.
— Ну, моя Крис, как забеременеет, все время будто не со мной. Светится изнутри, жрет всякое странное и живот гладит. Кэпа не прикладывало часом? Тяжелым чем. Инопланетным кораблем, там.
— Я ему не нянька, — отозвался Брок, слыша только шум крови в ушах, а к Роджерсу подошла Романова и, улыбнувшись, отдала свое яблоко.
Яблоко, блядь.
Роллинз говорил что-то еще о своей обожаемой Кристине, ждущей четвертого ребенка, а Брок смотрел на Роджерса и думал — а вдруг? Чем Эрскин, мудак старый, не шутит? Вдруг Роджерс и в этом особенный?
И тут же отгонял эти мысли — Роджерс, может, и особенный, а вот у него очень низкая фертильность после нескольких вылазок в зараженные радиацией районы. Пять процентов живых сперматозоидов — это слишком мало для одноразового траха, да еще с мужиком. Пусть и с охуитительски желанным мужиком, у которого даже горчица на круассанах умиляет. Не то что…
Брок никогда не хотел детей. Жены-пеленки-сопли-скандалы — это все не для него. Было. Он ни разу даже близко не стоял к тому, чтобы остепениться, жениться и погрязнуть в радости совместного бытия, а потому выбросил идиотские мысли из головы и пошел на стрельбы. Обед обедом, а война — она ждать не станет.
***
Роджерс надел бронежилет. И парашют. Когда он поправил кобуру, Брок чуть подбородок себе молнией куртки не прищемил — от охуения.
— Чего это с ним? — с каменной рожей спросил Роллинз.