Генри Джеймс
Послы[1]
Часть 1
I
Первый вопрос, который, прибыв в гостиницу, задал Стрезер, был: тут ли его друг; но услышав, что раньше вечера Уэймарш, видимо, не появится, он не слишком огорчился. Стрезеру показали телеграмму с оплаченным ответом, там оговаривалось как непременное условие, что номер «не должен быть шумным», а, значит, их уговор о встрече в Честере, а не в Ливерпуле, оставался в силе. Необъяснимое убеждение, подчиняясь которому Стрезер не выразил твердого желания увидеть друга на причале и отложил радость свидания с ним на несколько часов, теперь проявилось в том, что необходимость ждать его не вызвала и тени досады. В худшем случае они вместе пообедают, и при всем уважении к старине Уэймаршу — да, кстати сказать, и к себе самому — не приходилось опасаться, что им недостанет времени друг для друга. Убеждение, о котором я упомянул, родилось у Стрезера, как только он ступил на берег, и было чисто инстинктивным — плодом глубоко затаенного ощущения, что, как ни радостно после стольких лет разлуки увидеть лицо друга с борта швартующегося парохода, лицо это, договорись они о встрече еще в порту, стало бы для Стрезера первым «знаком» Европы, и в итоге пострадало бы дело, ради которого он сюда прибыл. Помимо прочего, Стрезером владело опасение, как бы в конце концов только к этому «знаку» не свелось его впечатление от Европы.
А покамест со вчерашнего дня благодаря верному решению знаком пребывания в Европе было чувство полной свободы, какой он уже давно не испытывал, острый вкус перемены и, сверх того, сознание, будто в данный момент ему ни с кем и ни с чем не нужно считаться, а это вселяло надежду — при всей неразумности опрометчивых надежд, — что его предприятию будет сопутствовать умеренный успех. На пароходе он легко — в той мере, в какой это слово подходило к нему, — общался с пассажирами, большая часть которых сразу по прибытии окунулась в поток, устремлявшийся от причала в Лондон; многие приглашали его поселиться в одной с ними гостинице и даже взывали к его помощи по части «осмотра» красот Ливерпуля, но он ускользнул как от тех, так и от других; не назначил ни единой встречи, не продолжил ни единого знакомства; равнодушно созерцал, как ликовали почитавшие себя счастливчиками те, кого, в отличие от него, «встречали», — и даже более, сам, один, ни с кем не свидевшись и не простившись, незаметно исчез, решив посвятить вторую половину дня непосредственно зримому и ощутимому. Этот день и вечер на берегах Мерсея[2] оказались сильной дозой Европы, но, какой бы она ни была, Стрезер принял ее в неразбавленном виде. Мысль о том, что Уэймарш, возможно, уже в Честере, несколько его тяготила, но он успокаивал себя тем, что, «заявись» он в гостиницу слишком рано, ему вряд ли довелось бы использовать ожидание с такой приятностью; он вел себя как человек, который, обнаружив в кармане больше монет, нежели обыкновенно, позволяет себе, прежде чем начать тратить, поиграть ими и всласть позвякать. И то, что он приготовился в разговоре с Уэймаршем напустить туману о часе прибытия парохода, и то, что, от души желая свидания с приятелем, он от души наслаждался досугом, откладывавшим эту встречу, — оба факта, как нам представляется, служили явными признаками того, что отношение Стрезера к взятому на себя поручению было отнюдь не однозначным. Беднягу обременяла одна особенность — раздвоенность сознания. Его рвение умерялось непредвзятостью, равнодушие разбивалось о любопытство.
После того как молодая особа в стеклянной клетке протянула ему бледно-розовый листок бумаги с именем его друга, которое она произнесла вслух, Стрезер повернулся и оказался лицом к лицу с дамой, находившейся в вестибюле. Она встретила его взгляд так, словно боролась с желанием заговорить с ним; ее черты — отнюдь не самые юные и не самые правильные, но выразительные и приятные — вдруг всплыли у него в памяти из чего-то недавно виденного. Секунду-другую они стояли друг против друга; Стрезер вспомнил: он заметил эту женщину вчера в ливерпульском отеле, она — тоже в вестибюле — на ходу разговаривала с супружеской четой, прибывшей с ним на одном пароходе. Между ним и ею ничего не произошло, и он затруднился бы сказать, что в ее лице задержало тогда его внимание, и не мог назвать причину, почему сейчас узнал ее. Она, без сомнения, тоже узнала его — и это представлялось еще более загадочным. Тем не менее дама вступила с ним в разговор, начав с того, что, случайно услышав вопрос и ответ на него, хотела бы, с его разрешения, спросить, не о мистере ли Уэймарше из Милроза, в штате Коннектикут, мистере Уэймарше, американском юристе, он только что справлялся.
1
Первое упоминание о «Послах» содержится в записной книжке Г. Джеймса за 1895 г., однако замысел романа приобрел отчетливые очертания лишь пять лет спустя. В письме своему постоянному американскому адресату, прозаику и критику Уильяму Дину Хоуэллсу (9 августа 1900 г.), Джеймс сообщает, что примерно год назад составил и показал будущему издателю (он был связан с нью-йоркской издательской фирмой «Харперз») подробный — около ста страниц — план книги, обладающей интересом «человеческим, драматическим, международным», но был вынужден временно отложить осуществление этого плана «по внешним причинам, связанным с экономическими обстоятельствами».
Покупка загородного дома (при сохранении лондонской квартиры в фешенебельном районе Девир-Гарденз) заставила Джеймса думать о заработке, и он увлекся мыслью написать повесть или небольшой роман, построив действие как серию эпизодов, воссоздающих беззаконную страсть и тайные свидания в старинном поместье. Издатели требовали, чтобы в этой истории непременно присутствовал еще и мистический элемент, что оказалось для Джеймса неисполнимым. В новом подробном плане, представленном издательству «Харперз» в сентябре 1900 г., нашли отражение некоторые мотивы замысла, оставшегося неосуществленным, но фактически эта версия уже представляла собой изложение фабулы «Послов».
Роман был закончен Джеймсом летом 1901 г.; остаются невыясненными причины, в силу которых готовая рукопись пролежала без движения до января 1903 г., когда началась ее журнальная публикация в «Норт америкен ревью» («Крылья голубки», над которыми Джеймс работал, уже закончив «Послов», увидели свет раньше). Сокращения, сделанные автором для журнального варианта, коснулись эпизодов, связанных с предысторией Чэда Ньюсема: были сняты главы 19, 28, 35 и часть главы 5, — почти весь этот материал восстановлен в отдельном английском (издательство «Метьюен»), а затем американском («Харперз») изданиях, появившихся осенью того же года.
Существенная авторская правка «Послов» была сделана для тома, вышедшего в составе нью-йоркского собрания сочинений в 1909 г. (издательство «Скрибнерз»). Было написано предисловие к роману (см. Дополнения); разбивка на двенадцать частей (книг) дополнялась нумерацией глав по частям, а не сплошной нумерацией, как было в первом книжном издании (для удобства читателя этот принцип сохранен и в нашем издании). Том с «Послами» был украшен репродукциями литографий известного в те годы художника Э. Л. Коберна «Вблизи Нотр-Дам» и «Люксембургский сад».
Среди многочисленных критических работ, посвященных роману Джеймса «Послы», особого внимания заслуживает книга Кортни Джонсона «Генри Джеймс и эволюция сознания» (Johnson Courtney Jr. Henry James and The Evolution of Consciousness. A Study of «The Ambassadors». Michigan State University Press, 1987).
Перевод романа «Послы» осуществлен по изданию: James Henry. The Ambassadors. N. Y., The New American Library of World Literature, 1960.
2
Мерсей — река на западе Великобритании, впадает в Ирландское море. На берегах реки расположены Ливерпуль и Манчестер.