На этом я избавлю вас от дальнейшего выслушивания лекции, которую два сократа читали молоденькой женщине об искусстве письма. Расскажу-ка я кое-что вместо этого.
Ехал я недавно в такси -- с одного конца Парижа на другой. И водитель мне попался просто сногсшибательный. Он не мог спать по ночам. Тяжелейший случай инсомнии. Началось на войне. Служил матросом. Корабль затонул. Он проплавал ровно три дня и три ночи. В конце концов, его спасли. Несколько месяцев лавировал между жизнью и смертью, и, хотя вылечился очень удачно, полностью утратил способность спать.
-- Я живу на треть жизни больше, чем вы! -- сообщил он мне, улыбаясь.
-- И что же вы делаете с дополнительной третью? -- спросил я.
-- Пишу! -- ответил он.
Я спросил его, что он пишет.
-- Историю своей жизни. Историю человека, который проплавал три дня и три ночи, выдержал затяжную схватку со смертью, утратил способность спать, но сохранил стремление жить.
-- Это вы для ваших детей? Семейные хроники?
-- Моим лоботрясам все это до лампочки! -- горько рассмеялся он. -- Не-ет, я хочу сделать из этого книгу. Думаю, многим людям она принесла бы немало хорошего.
Разговор с таксистом вдруг подарил мне новый взгляд на природу писательских мотиваций. Причина, заставляющая нас писать книги, -- как раз в том, что нашим лоботрясам все это ло лампочки. Мы обращаемся к безымянному собеседнику потому, что собственная жена выключает уши, когда с ней говоришь...
Вы можете спросить -- а не был ли тот таксист просто-напросто графоманом? Но давайте определимся в терминах. Женщина, пишущая любовнику по четыре письма на дню, -- не графоманка, она просто влюбленная женщина. А вот друг мой, шлепающий на ксероксе свои же любовные письма с мыслью когда-нибудь опубликовать их, -- мой друг графоман. Графомания -- не страсть писать письма, дневники или семейные хроники (т.е. писать для себя и своих близких); это -страсть писать книги (иметь публику из незнакомых читателей). В этом смысле и таксиста, и Гёте объединяет одно и то же влечение. Отличает же Гёте от таксиста лишь результат этого влечения, но не влечение как таковое.
Графомания (навязчивая тяга к написанию книг) принимает размеры массовой эпидемии, как только общество в своем развитии предоставляет тому три главных условия:
1). Уровень общего благополучия, достаточно высокий для того, чтобы люди могли направить свою энергию на бесполезную деятельность.
2). Продвинутая стадия общественной разъединенности, и как результат этого -- всеобщее ощущение изолированности индивида.
3). Радикальное отсутствие заметных общественных сдвигов во внутреннем развитии нации. (В этой связи я нахожу симптоматичным, что во Франции -стране, где ни черта не происходит, -- процентное число писателей в двадцать один раз больше, чем в Израиле. Биби была совершенно права, жалуясь на то, что никогда ничего не испытывала "снаружи". Именно из отсутствия содержания, из этой зияющей пустоты и хлещет энергия для механизма, заставляющего ее писать.)
Производимый всем этим "эффект встречной волны", однако же, еще больше усугубляет ситуацию в целом. Если всеобщая изолированность порождает графоманию, то массовая графомания уже вскармливает самоё себя и разрыхляет почву для культивации настроений еще большей всеобщей изолированности. Изобретение печати поначалу способствовало пониманию между людьми. В эпоху же графомании писание книг рождает обратный эффект: каждый окружает себя собственной писаниной -- и точно стеной из зеркал обрубает подходы для любых голосов снаружи.