Все рассмеялись, кое-кто выкрикнул «мархаба!», одобряя ядовитую шутку низкорослого мужичка. А сам толстяк только вспотел, потом вспыхнул, потом побледнел, но не сказал ни слова.
И тут Абдул Кудус — старый друг моего деда — встал, мимолетно глянул на меня, потом постоял молча, будто не зная, с чего бы начать свою речь, и вдруг, указав на меня дрожащей, смуглой от солнца и ветров рукой, взволнованно заговорил:
— Я — друг деда этого джигита, Равшана. Мы познакомились в Кабуле как раз в те дни, когда шла кровавая схватка с английским сипахсаларом Рапеткулом… — Старик тяжело вздохнул, горестно покачал головой и продолжил…
Он рассказал о сражении, которое произошло в Кабуле в конце 1879 года, когда в городе бесчинствовали войска генерала Фредерика Робертсона, которого кабульцы называли Рапеткулом. И с каждой фразой голос его набирал силу, в нем звучали и гнев, и горечь, и предостережение…
— Вы не знаете, что там творилось! Нам пришлось вступить в бой с голыми руками, потому что прибыли мы в Кабул вовсе не воевать, мы пришли с караваном. Лишь у некоторых были ружья и мечи, остальным пришлось драться топорами да лопатами. Даже женщины не сидели в своих домах, они забрались на крыши и швыряли в англичан глиняные кувшины и всякую другую домашнюю утварь. В этой схватке никто уже не думал о спасении собственной шкуры, потому что, когда враг топчет твою священную землю, ты, афганец, не можешь смотреть на это со стороны!..
По толпе прокатился гул, многие поддержали старика возгласами одобрения, а он, подняв руку, чтобы восстановить тишину, устремил взор на большую группу молодых парней, стоявших особняком от других, и крикнул:
— Подойди ко мне, Дауд!
Высокий ладный юноша с большими черными глазами, в которых словно полыхало темное пламя, отделился от товарищей и приблизился к старику. Тот положил на его плечо свою легкую, чуть подрагивающую руку и, переводя взгляд с Хайдара-ага на меня и обратно, продолжил:
— Вот он, мой единственный сын. Моя надежда. Я отдаю его в распоряжение сипахсалара, и да хранит его аллах! Ты защитишь честь своего народа, сынок…
От волнения старик не мог сказать больше ни слова, но если бы и продолжал говорить, его никто бы уже не расслышал, потому что толпа забурлила и зашумела подобно штормовому морю, выражение уныния на лицах сменилось выражением гордости, чувства собственного достоинства.
— Джихад![17]
— Джихад! — неслось со всех сторон.
Я был так взволнован, что едва не задохнулся от радости. Я готов был броситься к Абдулу Кудусу, обнять его и самыми пылкими словами выразить свою благодарность. И не ему одному. Я видел, что в сотнях сердец сейчас закипала жажда священной мести, и был счастлив от сознания того, какую неисчерпаемую, неистребимую силу таит в себе народ. Его унижают, топчут, на него постоянно обрушиваются безжалостные удары судьбы, но он не сгибается и в нужный момент находит в себе поистине неистощимые возможности.
Между тем Яхья-хан тяжело поднялся со своего места и, приблизившись к Абдулу Кудусу, крепко пожал его руку. В этом рукопожатии были и восхищение, и благодарность. Затем он обернулся к толпе и громким, торжественным голосом провозгласил:
— Пусть тот из вас, кто хочет защищать честь родины, готовится в путь. В среду утром мы отправляемся в Гардез — в стан сипахсалара!
Восторженным гулом встретил народ эти слова. Из толпы вновь раздались звучащие как клятва восклицания:
— Джихад!
— Джихад!..
3
Итак, с часу на час мы должны были вновь двинуться в путь — в Вазиристан, который был для нас не чем иным, как неведомым, темным лесом. Сейчас еще мы находились, как ни говори, на своей земле, здешние люди чувствовали свою подчиненность Афганистану. Но Вазиристан… Как знать, чем дышит его народ!
Яхья-хан кое-что рассказал нам об этом крае, посоветовал, с кем следует повидаться в первую очередь, вообще старался подбодрить нас. И все же мы ощущали некоторую тревогу, не знали, что ожидает нас впереди.
Не могло прибавить бодрости и то, что близ границы располагались форты, укрепления, военно-воздушные базы англичан. Силы были довольно внушительные, и англичане сосредоточили их здесь не случайно: это был метод запугивания народа, своеобразного психологического давления на пограничные селения. И еще один коварный прием имелся в арсенале колонизаторов: разжигание борьбы между племенами и родами, провокации, вызывающие резню и кровавые схватки. Англичане не гнушались ни подкупом сердаров и ханов, ни интригами, ни мошенничеством… Взвешивая все это, я невольно ловил себя на опасении, что сейчас они, быть может, только и выжидают момента, когда мы двинемся в путь. Более того, возможно, их приспешники давно следуют по нашим следам, докладывая о каждом шаге и каждом намерении?