Тяжелое молчание нависло в комнате и длилось, казалось, бесконечно. Но полковник прервал его. Он в упор посмотрел на меня и с недоброй ухмылкой сказал:
— Что-то гость из Кабула помалкивает…
— Кабульцы считают себя тенью эмира, — вставил майор и, задрав подбородок, снова расхохотался. — Когда произносится имя его величества, они не только слова сказать, но и чихнуть не смеют. — И совершенно неожиданно для окружающих закончил стихами:
Разве не так? — обратился он ко мне.
Меня просто распирало от злости. Я мог бы ответить майору стихами похлеще тех, что прочитал он, но не имел на то права. И потому вынужден был сказать нечто прямо противоположное тому, о чем думал, лишь бы попасть в тон:
— Как-то раз человек поймал голосистого петуха и хотел его прирезать. Но петух взмолился: «Пощади меня, и я буду твоим петухом, буду кричать только тогда, когда ты прикажешь, и только то, что ты прикажешь…» Так не спасают ли люди эмира свои жизни тем же способом, каким спасся от смерти петух?
— Браво! — воскликнул майор.
А полковник лишь повернул ко мне свое непроницаемое лицо и не сказал ни слова.
Открылась дверь. Английский офицер отдал честь, и, вскочив с места, майор вышел. Вскоре он вернулся и одними глазами попросил последовать за ним полковника. Оставшиеся за столом поняли, что произошло нечто неожиданное, и напряженно ожидали возвращения англичан.
Оказалось, что в машину генерала Кокса была брошена бомба. Генерала в машине не было. Погиб его адъютант и тяжело ранен шофер.
Мне было очень важно уловить, какое впечатление произвело это известие на сидящих за столом. В глазах Юсупа, как мне показалось, вспыхнули какие-то радужные искорки; Низамуддин покачал головой и нервно затеребил кончик бороды. А Чаудхури тяжело задышал и удивленно воскликнул:
— Аджаба!..
Затем полковник обратился ко мне:
— К сожалению, мы не смогли спокойно и обстоятельно побеседовать с вами. Если не возражаете, встретимся завтра за чашкой кофе. О времени вам сообщат…
— Благодарю вас, господин полковник, — сказал я, и все поднялись со своих мест.
Мы проводили англичан. Юсуп о чем-то поговорил во дворе с Низамуддином и Чаудхури и исчез, а мы трое вернулись в дом. И тут Низамуддин обратился ко мне голосом, в котором были и озабоченность, и чувство вины:
— Поверьте, я никак не ждал их появления.
— А я ждал, — спокойно ответил я и улыбнулся Низамуддину, давая понять, что не вижу за ним никакой вины. — Я знал, что здесь мне не избежать встречи с англичанами, так что не печальтесь. Более того, эта встреча была полезной — мне многое стало ясно. Вы же сами слышали слова полковника: «Можете считать, что война началась». Яснее не скажешь, что о взаимопонимании уже не может быть и речи.
— Но ведь вы, я думаю, и не считали, что англичане занимаются пустыми угрозами? — Низамуддин налил в свою пиалу чаю и поглядел на меня в ожидании ответа. — Они хотят одной пулей сразить двух зайцев: то есть, объявив поход на Кабул, вынудить Амануллу-хана отказаться от своих намерений. Иначе говоря, нанести сокрушительный удар по революционным силам Индии. И это — в момент, когда страна подобна бурлящей реке, готовой вырваться из берегов! Сегодня вспышки народного гнева учащаются, разрастаются, грозят привести в движение всю страну… Подумайте сами, ведь за годы войны более полутора миллионов семей потеряли кормильцев. Куда ни глянь — голод, нищета. От одной только «испанки» погибло около одиннадцати миллионов индийцев! А повседневные притеснения со стороны колонизаторов и местных правителей? В Бомбее больше ста тысяч человек участвовало в бунте, направленном против англичан. Более ста тысяч! — горячо повторил Низамуддин. — И англичане не могут не чувствовать, что под их ногами начинает гореть земля и пламя может взметнуться в любой момент. Они понимают это и ищут выхода!