- Так. Гликерья. За Нежданом, двора постоялого держальщиком, замужем, кивнула Ульянка.
- Примут сестрица-то с держальщиком?
- Про Неждана не знаю. А сестрица, думаю, рада будет... А батюшка-то? А... А Гриша... он что, тоже в порубе?
Олег Иваныч кивнул, задумался.
- Посольство московское не сегодня-завтра отъедет. Поговорю с Товарковым, Иван Федорычем. А ты наготове будь. Ежели что, вот он, - Олег Иваныч кивнул на Олексаху, - заедет конно. Поняла, дщерь неразумная?
- Ой, батюшка...
Поцеловав руку Олегу Иванычу, Ульянка бросилась на колени, к иконе:
- Матушка, Параскева-Пятница, убереги батюшку да Гришу...
- Ладно, не убивайся. Может, и обойдется еще...
Врал Олег Иваныч. Ой, врал, ой, лукавил. Ой, не обойдется. Не обойдется, коль сама Господа за дело то взялась. Хоть и поставлен Олег Иваныч главным - а у бояр, у каждого, свой сыск! Вощаника-то Петра точно казнят - велики улики, а откуда они взялись, разбираться не станут, некогда - упасти бы Гришаню-отрока. Тоже неизвестно - как...
- Коль ты Олег Иваныч, и у меня есть тебе молвить что, - провожая, вышла следом на двор колдунья, бабка Игнатиха.
- Ну, молви, коль есть. Имя вот твое не знаю...
- Марта я.
- Молви, Марта Игнатьевна.
- Есть у тебя враг сильнейший - Ставр-боярин! Пасись его, господине! Пасись! Зело коварен Ставр.
Олег Иваныч усмехнулся: а то он этого раньше не знал:
- Благодарствую, Марта Игнатьевна...
Простились, обратно в палаты поехали - думать, как Петра с Гришаней выручать... Некогда и пообедать было - перекусили на Торгу пирогами заячьими...
Тусклое солнце светило сквозь серую морозную дымку. Медленно прокатившись по небу, склонилось к закату, на миг лишь окрасив оранжевым светом узорочье боярских теремов Неревского конца. Ушло, закатилось за городскую стену, лишь красный отблеск держался какое-то время на золотом куполе храма Федора Стратилата. Из своего терема смотрел на него боярин Ставр сквозь слюду окон. Хлебнув из братины квасу, подсел к столу, скривил тонкие губы в улыбке. Вытащил из дубовой шкатулки березовые квадратики-грамоты, подсвечник ближе подвинул. Горели свечи, потрескивая, стекал, капал плавленый воск.
Перетасовал боярин грамоты, словно карты, недавно во франкской земле придуманные. Вытащил наугад - "Гвизольфи". Усмехнулся, сжег на огне свечи. Следующую достал. "Вощаник Петр". Запылала грамотца. И другая... "Гришаня-отрок". И ее в огонь!
Чем больше грамот сгорало, тем веселее становилось Ставру, радостней, словно судьбы людей зависели лишь от того, пожрет ли - нет ли - огонь маленький квадратик бересты.
Ставр сжег "Гришаню-отрока", захохотал, щелкнув пальцами, романею потребовал. Испил, вновь грамоту вытащил.
"Софья"!
Софья! Боярыня Софья-Нехорошо усмехнулся Ставр, сверкнул очами оловянными. Шевельнув губами, поднес к огню маленький берестяной квадратик... Сжег дотла, не чувствуя, как пламя опалило кончики пальцев! Заранее сжег, уверен был - никуда не денется Софья. Никуда.
Вечером по приговору веча да суда посадничьего казнили вощаника Петра. Не дожидаясь палача Геронтия, хотели было кинуть по веча велению в прорубь, да слуги посадничьи упросили милосердной смертию казнити - уж больно страшно в проруби-то. То и порешили вечники - казнити быстрою смертью. Охочий человек боярина Ставра именем Тимофей вощанику голову отрубил. В порубе отрубил, не прилюдно. Посадник только был, да тысяцкий, да бояр несколько. Неумеючи отрубил, шильник, похабно. Не раз и не два махал саблюкой, покуда голова отделилась от шеи. Все стены кровушкой забрызгал и лицо Гришани-отрока, коего специально на казнь смотреть заставили, за власы держа. Не выдержал отрок, побледнев, сомлел - водицей холодной откачивали. Рекли: завтра твоя очередь, покайся, откуда денжицы взял бесчестные... Не Олег ли Иваныч, человек софийский, дал? Думай, думай, отроче. До утра-то ночь долга! А голову отрубленную мы рядком оставим, чтоб легче думалось!
Узнав о казни, осерчал Олег Иваныч. Заявил сразу - иль все по-моему будет, или - как хотите. Бояре бородищами затрясли - еще чего, будет им кто указывать, Феофил-владыко еле-еле их уломал. Мол, пусть хоть советуются иногда.
Смурной приехал Олег Иваныч на свою усадьбу, что на углу Ильинской и Славной. Завалился на печь, сапог не скинув, скрипел зубами.
- Вот вам и демократия новгородская, вот вам и суд, вот и должность. Как захотели бояре, так и сделали... козлы-козловичи!
Опростал с Пафнутием-служкой да с дедкой Евфимием два кувшина винища хлебного, ругался пьяно, руками махал.
С утра Олексаха зашел. Порешив дела, поехали в корчму на Ивановской винца выпить. Уж больно поганое настроение у Олега Иваныча было, да и у Олексахи не лучше. Настена, сожительница его, захворала незнамо с чего. Может, простыла, а может, дело похуже - порча! Недаром Настенин сосед на Нутной улице сразу Олексахе не понравился.
- Захворала, говоришь? - Олег Иваныч придержал каурого, сворачивая с Ивановской к Торгу. - После с тобой вина попьем, покуда ж... Есть тут у меня одна знакомая бабка. Только сперва-наперво к посольству московскому заедем. Чай, не успели еще съехать-то.
Глава посольства Иван Товарков принял гостей приветливо, усадив на лавку, угостил квасом, после о делах толковали.
- Возьмем девку, не сомневайся, - выслушав историю Ульянки, покачал головой посольский. - Знает она, где сестрица-то живет?
- Да, говорит, знает. Ну, благодарствую, Иван Федорович. Скорблю, что обошлись с тобой так.
- Пустое, - махнул рукой Товарков. Грустно махнул, безнадежно. Прощаясь, напомнил, чтоб Ульянка утром пораньше пришла, не проспала б.
- Да не должна б проспать, мыслю.
- Вот и славно.
Передав поклон дьяку Курицыну, да Ивану Костромичу, да Алексею-священнику, Олег Иваныч с Олексахой покинули московское посольство и поскакали прямиком к Федоровскому ручью. К бабке Игнатихе в гости.
На сей раз колдунья встретила их приветливо. Сразу провела в избу, у окна усадила. Девка Ульянка, сидя рядом, на лавке, пряла пряжу, напевая грустную тягучую песню - мотив: помесь Зыкиной с Би Зи Кингом.
Когда вырастешь, девка,
Отдадут тебя замуж.
В деревню большую,
В деревню чужую,
Мужики там все злые,
Топорами секутся...
- К утру на Москву готова будь, девица, - с ходу сообщил Олег Иваныч, вытащил из калиты на поясе березовую грамоту, писало. Нацарапав буквицы, протянул Ульянке: - Куда подойти, тут сказано. Читать умеешь ли?