Сергей БАГРОВ
ПОСРЕДИ ВСЕЛЕННОЙ
Повесть в рассказах
МИЛО-ДОРОГО
В избе тихо, тепло, пахнет солёными груздями и брусникой. На лавочке возле печи — белолицая, с острым носом старушка. Сидит перед прялкой и навивает на веретёнце бесконечно длинную нить. Такой же длинной была у старушки и жизнь — без малого сто годов.
Из сеней в открытую дверь влетает резиновый мяч. Вслед за мячом врывается пылкий Мишутка. Мишутке скоро семь лет, он в зелёной с погончиками рубашке, на голове непокорный вихор волос.
Мишутка в семье самый младший. У него есть два брата. Старший — Никита. Никита учится в городе. Он восьмиклассник. Зимой бывает дома лишь в дни каникул да в воскресенья. Летом пасёт колхозных коров. Мишутка завидует старшему брату, потому что тот не боится быков, ездит верхом на коне и хорошо управляет лодкой. Но больше Мишутка завидует Броньке, среднему брату, который третью осень ходит в начальную школу и вместе с дружком своим, коренастеньким Гошей, наперегонки бегает на реку. Мишутка тоже хотел бы наперегонки, однако родители не пускают.
Родителей четверо у него: мама — доярка, папа — лесник, молодая бабушка Анна и старая — Александра. Молодая сейчас в огороде выкапывает картошку, а старая, вон, сидит за овечьей шерстью да знай себе ниточки вьёт.
— Поиграй со мной, баба Шура! — просит Мишутка.
Улыбается бабушка старой-престарой улыбкой, пришедшей, казалось, к ней из какого-то давнего века.
— Поиграла бы, золотко, да ни духу не вижу.
Мишутке жалко бабушку Шуру. Он обнимает её за колени.
— А почему не видишь-то, баб?
Старая грустно вздыхает и гладит правнука по головке.
— Третёй год бела света не вижу. Глазки померли у меня.
Мишутке не очень понятно.
— Глазки померли, а сама вон живёшь? — спрашивает с заботой.
— Сердце крепкое, значит, — объясняет старушка.
Жизнь истрачена вся, однако берутся откуда-то силы жить, жить и жить. Силы, видимо, от привычки что-нибудь постоянно делать. Без дела нельзя. Без дела она растает, как свечка.
Всю жизнь на крестьянской работе. Её широкие с набухшими венами руки жали рожь от зари до зари, доили колхозных коров, хлеба на овинах сушили, много работали и другого. Даже сейчас, когда по жилам слабо и тихо струится вялая кровь, а глаза ничего, кроме ночи, не видят, руки эти при деле. Скрипит меж ладонями веретёнце. Вертится в пальцах длинная нить.
— Баб Шур, — спрашивает Мишутка, — куда тебе столько ниток?
— А тебе две пары носочков свяжем да ещё перстянки на ручки.
Слышен топот лёгоньких ног. В кухню один за другим вбегают девочки и парнишки. Кто с морковкой, кто с яблоком, кто с игрушечным самолётом.
— Баб Шур, эво сколько гостей! — объявляет Мишутка. — Ты бы нам, как тогда, сказочку насказала.
Бабушке мило-дорого вспомнить, что когда-то она слыхала от своей покойной бабушки Марфы. А слыхала она давно, ещё при царе Николае.
— Наскажу, — говорит, — только, чур, мои сказочки не забывать. Вот как станете вроде меня старичками, то и расскажете их своим внучкам. То-то они у вас обрадеют…
Уютно в избе. В приоткрытые створки окна гонимый уличным ветром врывается жёлтый берёзовый лист. Он кружится над столом, над спинкой кровати, возле печи и медленно падает бабушке на колени.
— Это было в старое время. Пришёл однажды свататься к двум сёстрам-славницам крестьянский сынок Иван. Сёстры пригожие, не знает Иван, которую взять себе в жёны. Старшая говорит:
— Возьми-ка, Ваня, меня. Я буду тебе золотые полотна ткать.
И младшая обещает:
— А я золотых робёночков стану носить.
Взял Иван младшую. Живут себе поживают. Наступает срок — приносит жена золотого робёнка. Надо обмыть его в бане. Положено это делать няне-старушке. Где такую сыскать? Только Иван об этом подумал, как дверь в хоромину отворилась, тут няня-старушка и есть. Взяла она золотого робёнка, унесла в огородную баню, помыла его там, понянькала и говорит:
— Перевернися клубком, оборотися волчком.
Прижала робёнка к костлявой груди, села на помело, унеслась под ясное небо, частые звёзды, оставила малого там, а сама воротилась в избушку на куричьих лапах, в которой жила.
В хоромы Ивана она пришла не с пустыми руками. Уворовала в одном крестьянском дворе собачошку, завернула её в платок.
— Вон погляди, — говорит Ивану, — чего жёнка тебе принесла. — И развернула платок.
Иван пригорюнился. Но щеночка выбрасывать не велел. Приказал кормить его и поить.
Через год жена опять золотого робёночка принесла.