— Да, да, — согласился дед Рафаил, посмотрев на Ми-шутку, который разделся и стал растрёпанным, желтоволосым, как облитый солнцем овсяный сноп.
— Значит, ты уже выбиваешься в люди?
— А как?! Работаю!
— Мамке на ферме, поди, помогаешь?
Мишуткины руки полезли было с ухватом в печь — достать оттуда чугун похлёбки, да замерли вдруг, разжали ухват.
— Ну, дедо, и скажешь! Девка я, что ли? Век свой туда не пойду. Для меня и парнячьей работы хватит!
— А что за работа?
— Да я, дедо, воду на чунках вожу и дрова ещё к печкам таскаю. Норовлю на два дома — на свой и на бабки Матрёны. Бабка-та обезножела в том году, а родни у неё — никого. Вот я с парнями и пособляю.
— Вот оно как, — протянул Рафаил, придвигаясь со стулом к столу, где в большом белом блюде дымилась похлёбка. Дед хлебал её, вспоминая: кто же жил в те далёкие годы в этих хоромах?
Отобедав, он встал и всмотрелся в портрет, по бокам которого рдели бумажные розы. На него глядел светлоусый мужчина, и в нём он признал Епифана, колхозного кузнеца. Портрет был настолько живой, что, казалось, кузнец вот-вот раздвинет руками рамки, выйдет оттуда, сядет за стол и, погладив усы, поведёт разговор.
— Это дедушка твой?
— Дедушко. Только я его не видал. Он погиб на войне.
— А бабушка-то жива?
— У меня их две! Бабушка Шура и бабушка Аня. Шуре скоро вон сто годов, она теперь спит в боковухе, а Аня ушла в магазин по крупу.
Из углов пятистенка уже выползали серые тени. Под печью, вскакивая на шесты, захлопали крыльями куры. Мишутка вдруг встрепенулся, взглянул на стенные часы.
— Пойду воду возить, а то парни уже собрались. А ты, дедо, давай отдыхай. Ночевать-то всяко будешь у нас?
— А родители как твои? Не прогонят?
— Ещё чего скажешь! Они добрые у меня! Живи у нас хоть всё время.
Мишутка оделся в фуфайку и убежал. Рафаил, закурив, стал смотреть в окно на посады Высокой Горки.
Вечер плыл по земле — просторный и синий. Меж домами сжатая глыбами снега белела дорога. По сугробам торчали головки репея. Ветер гнул их к земле, а они не сгибались. Послышались голоса. От прикрытого крышей колодца, облепив санки с баком воды, торопливо ступала стайка парнишек. Среди них мельтешил и проворный Мишутка.
ЗА ЛЕСНЫМ МЯСКОМ
Понравилось старому Рафаилу в деревне. Уже с неделю живёт. От нечего делать стал с ружьецом похаживать в лес. Мишутке тоже хотелось бы на охоту. Да как это сделать? Больно уж сладок сон по утрам. Никак не может рано проснуться. Спрыгнет с кровати, разует глаза, но вместо дедушки Рафаила увидит бабушек Анну и Александру.
— Дедко-то где? — расстроенно спросит.
— Да где ему быть! — ответят старушки. — Лепит ногами в лесу дорогу!
Чтоб больше деда не проворонить, начал Мишутка пораньше ложиться. Но толку от этого мало. Вновь просыпал.
Сегодня дед Рафаил вернулся из лесу весёлым. Вдоль просеки, в тесных прогальцах расставил на зайцев петли. Целых двенадцать.
— Будет пожива! — сказал он Мишутке. — Хоть один да косой попадётся. И то слава богу. Боле-то нам ни к чему.
Странно Мишутке:
— Как так ни к чему?
Дед спросил:
— На дармовое, как думаешь, глаза светятся у кого?
Пожал Мишутка губами.
— Не знаю.
— У голодного да у жадного, — объяснил Рафаил. — К дармовому их подпускать опасно, потому как может стрястися беда.
Интересно Мишутке.
— Какая беда?
— Замаются оба. Голодный — брюшиной, а жадный — куричьим зобом.
— А зоб-то откуда?
— Вырастёт от завидок.
— Я ни разу не был голодным, — заверяет Мишутка. — И жадным не буду. Возьми меня завтра с собой!
Дед согласен:
— Пошли.
— Только ты меня разбуди, — просит Мишутка.
Но Рафаил ни в какую.
— Э-э, не-е. Охотник всегда просыпается сам.
Мишутка наморщил в раздумье лоб. Как ему быть? Долго думал. И вот надумал: напиться воды, чтобы та на рассвете его разбудила.
Спать Мишутка улёгся первым. И телевизор даром ему. Родители вместе с Бронькой, Никитой и Рафаилом смотрели кино, а он уже видел красивые сны. Снились зайцы. В каждой петле по штуке.
Проснулся Мишутка чуть свет. Соскочил. Мама уже ушла на работу. И отец куда-то ушёл. Рафаил же сидел за столом, ел вчерашнюю пшённую кашу, запивая её молоком.
— Сон-то видел какой! — сообщил Мишутка ему. — Зайцев попало столько, сколько ты петелек понаставил.
— Дай бог, чтобы сон-от твой в руку! — откликнулся Рафаил.