— Э-ге! — донеслось из кабины.
Мишутка весело побежал на приветливый зов. Забрался в кабину. Сказал сквозь бормочущий говор мотора:
— Ну-ко сяду к тебе! Пущай дяденька поглядит!
Трактор шёл, вскрывая пятилемёшником волглую землю. За рычагами его, на коленях дяди Кондрата сидел напряжённый Мишутка. Лицо у него неприступно строгое, как у бывалого хлебороба, решившего всем показать, как он расторопно и ловко умеет работать.
ЖИВОЙ
За лошадьми на колхозной конюшне следит дядя Гриша, широколицый, с тяжёлой челюстью старичище. К нему по утрам и приходит Никита. Возьмёт вороного из стойла, выведет, оседлает и, вскочив на седло, направит коня тропинкой к прогону, где пастуха ожидает стадо коров.
Сегодня с Никитой оба братана. Бронька, тот хоть и мал, да сноровист. Против него пастух ничего не имеет, всё же умеет ездить верхом. А Мишутка ни разу не ездил.
— Рад бы взять, да будешь обузой, — отказал Никита ему.
Но Мишутка упрям. Сидит на дряблом кряже коновязи в большой милицейской фуражке. Фуражку эту ему подарил дядя Толя, приятель отца, у которого сын работает в городе милиционером. Сидит Мишутка и смотрит печальным взглядом на братьев. А те уже в сёдлах. В руке ремённая уздечка, ноги в верёвочных стременах. Под Никитой весь обтекаемо-гладкий, литой Воронок, под Бронькой — серый, с лохматым хвостом Луганко.
Проезжают братья мимо Мишутки, не посмотрев на него, словно сидит на бревне коновязи скучный, давно примелькавшийся воробей. Мишутка снимает фуражку, гладит лаковый козырёк. Вновь надевает, чувствуя тяжесть фуражки ушами. Значит, домой. А дома чего?
— Горе нешто какое, сидишь-то, повеся нос? — слышит шмелино-шуршащий басок дяди Гриши.
— Горе, — бормочет Мишутка.
— Нешто хочешь в лужок?
— Ещё бы те не хочу!
— Дак чего расселся-то как статуйко? Братовьё эво где! — Дядя Гриша поднял кряжистую толстую руку, вытянул палец вперёд. — Нагоняй!
— А на чём?
— На коне!
— Али его дашь? — встрепенулся Мишутка, соскакивая с бревна.
— Дам, да такова, что и желай ты свалиться, не свалишься никогда.
Широченная, как калитка, спина дяди Гриши нырнула в проём конюшни. Вернулся конюх оттуда, ведя за узду мохноногого сивого Милиграмма, самого старого из коней. Оседлал его, затянул покрепче подпругу, поднял петли для ног и легко, как сухое полешко, вскинул Мишутку.
— Этта будешь, как на столешне! — похлопал по конской спине. — А захочешь слезти, гаркни братанов — сымут как доброго казака.
Пошагал Милиграмм так спокойно, медленно и лениво, будто иначе ни разу и не ходил. Повёз всадничка к перелеску, куда вёл закрытый жердями коровий прогон. У Мишутки от гордости дух распирает. Жаль, что никто на него не глядит. На мясистой спине коня места много-премного, можно бы даже и полежать, да мешает лука седла.
А погода как на заказ! Небо синее. Солнышко. Тишь.
Вот и влажный прилесок, в котором заросшие вереском старые пни, кусты крушинника и берёзы. Ночью шёл тёплый дождь, и прилесок парит, точно в каждом его прогале испекли длинные противни пирогов и теперь они медленно остывают.
До поймы, где Сухона делает петлю, уже недалёко. Слышен глухой перезвон медных бляшек, словно кто-то скупой и богатый пересыпает ковшами россыпь монет. Это стадо. Мишутка видит его сквозь осинник. А вон и Никита. Воронок его застоялся, рад поразмять затёкшие мышцы и потому резвится под пастухом: встаёт на дыбы, весело ржёт и скачет так споро, что грива его переливается чёрным шёлком.
Чуть подальше от старшего брата и Бронька. Нагнувшись над лукой седла, Бронька гонит коня, отрезая дорогу белой корове, которая хочет отбиться от стада в кусты.
— Вото-ка я! — кричит Мишутка, чтоб братья его увидали и удивились, что он на коне.
Бронька хохочет. И Никита лыбится до ушей, объявляя на всю луговину:
— Во казачина! Сам атаман! Давай-ко сюда! Да галопом! Галопом!
Но Милиграмм давно разучился галопом. Напрасно Мишутка качает уздой, кричит, как ямщик, и пинает коня ногами.
— Ну и клячу мне дал дядя Гриша! — громко ворчит. — Пшёл, Милиграмм! Пшёл, ленивое ухо! Заснул, что ли, там!
И всё же Мишутка доволен. Как-никак почти три километра проехал верхом, не свалился ни разу и даже вытерпел жёсткость седла.
Никита ему помогает спуститься на землю. Мишутка корячится. Ноги, как деревяшки, ни разогнуть, ни согнуть. Никита участливо смотрит на братца.
— Чего? Ходить разучился?
Мишутка ложится в траву, закрывает глаза козырьком милицейской фуражки.