— Умножено лето мухами, зима — морозами!
Из кабины, как из чулана, выплывает скуластая голова дяди Кондрата.
— Ну и что? — спрашивает он, остановив на минуту трактор.
Отец показывает на лошадь.
— А вишь, сколь инею-то на гриве!
Усмехается дядя Кондрат:
— Что в инее-то твоём?
Отец с удовольствием объясняет:
— Дак ведь он сулит урожай овсу.
— Какой?
— Да хороший.
— Хо! Хо! — смеётся дядя Кондрат и кивает на сани с навозом. — Урожай-то овсу сулит эво кто!
Отец немного смущён. Но ненадолго.
— Пожалуй, ты прав! — кричит. — Это уже не примета, а суть.
— Какая?
— Земля, что блюдо, сколь положишь, столь и возьмёшь.
— Во! Во! Большущее блюдо! — сияет дядя Кондрат и дёргает за рычаг, направляя трактор окраинкой поля.
Надоело Мишутке сидеть в санях пассажиром.
— Ты, папка, хватит, буде, направился! — заявляет. — Мне-ка дай!
Отец, разумеется, уступает. Мишутка держит вожжи в руках. Весело гнать Воронка по зимней дороге. Гнать и слышать бормочущий шёпот. Шёпот растёт от дерева к дереву, и чем дальше плывёт по вершиннику ветер, тем он дремучее и длиннее. И на опушку соснового бора уже наплывает не шёпот, а древний торжественный гул.
Из-под круглых подков Воронка вылетают снежные клочья. Мишутка жмурится, защищая лицо рукавицей.
— Ладно, Михайлушко, — говорит отец, — хватит! Дай-ко вожжи сюда!
Не желает Михайлушко без вожжей.
— Снега я, что ли, боюсь? Да коли хочешь знать, мне со снегом-то даже лучше: не так хоть жарко сидеть.
Попоехал маленько, подвывернул шею назад и спрашивает с лукавцей:
— Скажи, пап, похож я на взрослого хоть немного?
— Как же ты не похож?!
Сыну это и надо.
— Ну а коли похож, дай проехаться одному!
Рад потрафить отец сынку. Сам когда-то удаленьким был. Спрыгнул с розвальней и услышал:
— Пшёл, Воронок! Пшёл, весёлое ухо!
В ногах у коня закружился взметеленный ветер. Костерком сверкнуло колечко дуги.
Промелькнул сеновал, пойма в снежных замётах, ёлка с ястребом на макушке. Быстрой рысью несётся конь. А Ми-шутке надо — галопом.
— Ноги! — кричит Воронку. — Ноги-те подымай!
Но случился трясок. Вожжи вырвались и забились. Мишутка кругленьким крендельком покатился назад.
— Тпр-рру! — догадался гаркнуть отец, настигая прыжками сани.
— Чего, Михайлушко, вроде упал?
— Рукавицы-ти слизкие. Каб не они…
На лесной поляне игрушечным белым собором высится сенный зарод. Отец у Мишутки проворный. Вилы с пластами сена словно летают по воздуху. Так бы работать Ми-шутке!
— Ты, папка, поди-ко, устал?
— С чего?
Мишутка и сам не знает с чего, однако предполагает:
— С того, что ты старый. А старые все устают от работы. А мы, молодые, не устаём. И нам вас надо жалеть, а то вы надсадитесь и помрёте.
— Ну коли так, то, пожалуй, я отдохну. На вот! — отец подаёт сыну вилы. Они тяжёлые и большие, и Мишутка их подымает с кряхтеньем. Однако рад-перерад, что и он, как взрослый мужик, нагружает на розвальни сено.
И вот воз навален горой, затянут ветками и верёвкой. Мишутка подходит к коню, гладит его вороную морду.
— Я, пап, лошадей дюже люблю. Скажи, меня приняли бы в колхозные конюхи?
— В конюхи? А пожалуй. Только ты, как мне помнится, ладил работать на механизме.
Вздыхает Мишутка.
— На механизме — добро и на лошади — любо. Прямо не знаю, где и работать?
— Везде! — успокаивает отец. — Где душа твоя пожелает. Больно добро, когда человек умеет несколько дел. Такие умельцы всюду в почёте.
Сердито урчит под полозьями снег. Конь идёт, тяжело качая боками. Пар дымит от мокрого крупа. Мишутка сидит на возу. Долго сидит. И вот видит в прогале елей, как в зелёных воротах, избы Высокой Горки. А перед ними — покрытое снегом озимое поле. Показывая рукавицей на озимь, Мишутка с тревожцею замечает:
— Снегу-то навалило толсто!
— Ага! Хорошо! — отвечает отец.
— Чего уж хорошего, — спорит Мишутка, — ведь снег-то холодный, и хлебушек, значит, замёрзнет.
— Наоборот! Нагреется под снежком, как под заячьей шубой!
Конь, подымая гладкую шею, важно входит в деревню. Возле почты, где пруд, резвятся шнырливые ребятишки. Завидев их, Мишутка требует у отца:
— Дай-ко вожжи сюда. Поскорей! Пусть не думают, что барином еду!
Отец улыбается с пониманием, закидывает вожжи на воз.