– Неужели он был ей настолько дорог, что Зубатова не отдала перстень даже под угрозой смерти? Надо выяснить, что это за вещь, – продолжила Соня.
– Выясним. Настолько редкие ценности наперечет.
– Подозреваешь кого-то из прислуги?
– Вряд ли. Слишком старые и дряхлые для такого.
Прислугу, откровенно говоря, Мите было жаль не меньше, чем их погибшую хозяйку. Эти трое стариков проработали в одном доме почти всю жизнь, и шанс устроиться на новую службу для них был мизерный. Разве что наследники проявят сострадание и позволят остаться. Или хозяйка определила им какое-никакое содержание своей последней волей.
Иначе – церковная богадельня. Немногим лучше, чем на улице. Нищета, уныние и беспросветность.
Не похожи были эти трое на убийц. Да и горевали предполагаемые «преступники» искренне, выглядели испуганными и растерянными. Нет, смерть хозяйки им на руку не была. Скорее наоборот.
– Выходит, это был просто вор? – предположила Соня. – Вы его не догнали?
– Догнали бы, если бы не безграничная любовь градоначальника Русланова к чистоте…
Разыскная собака Тефтелька, поначалу бодро взявшая след, через пять минут погони влетела вместе с полицейскими в лужу розовой пены где-то в московских переулках. Источник пены обнаружился тут же – биндюг[2] с огромным жбаном и двумя дворниками, которые щедро поливали из шлангов мостовую и тротуары.
Пенная розовая струя одуряюще пахла земляникой: обоняние вмиг отшибло не только у Тефтельки.
– О, я, кажется, знаю, что это, – сказала Соня. – В газетах писали, что коммерсант Гершензон изготовил неудачную партию шампуня «Земляничные поля». Запах вышел настолько ядреный, что новинку раскупали плохо. Поэтому Гершензон продал ее задешево городской управе. Все три тонны. Для чистки улиц.
– Дурдом, – сказал Митя. – Кажется, я весь пропитался этими «Полями»…
Соня принюхалась к плечу его пиджака:
– Пожалуй, тебя можно выставлять в кондитерской. Слушай, а может быть, это и не вор? Кто-то из знакомых или родственников? Обиженный на старушку? У Дарьи Васильевны много родни, она говорила. Правда, большинство живет не в Москве и даже не в России.
– На похороны так или иначе большая их часть съедется.
– Точно! Там и надо искать. Кого обошли в завещании или кто разорился.
– Не уверен, – покачал головой Митя. – Пока это больше похоже на неумышленное убийство, совершенное случайным грабителем.
– Почему же он тогда не взял деньги? Драгоценности? Векселя? – засомневалась Соня. – А просто снял кольцо?
«Снял», – мрачно подумал сыщик. Рассказывать Загорским про оторванный палец он не стал – это точно не тема для беседы за утренним чаем. Но в Сониных словах был определенный резон. Если грабителя спугнуть, он схватит ценности, лежащие на виду, – те же серьги с бриллиантами, а не будет долго и исступленно ломать кость в попытке сорвать перстень. Времени на это потребовалось гораздо дольше.
– Может быть, артефакт ценнее, чем все имущество, вместе взятое, – ответил Митя. – Если старушка даже после смерти не хотела с ним расставаться.
– Что значит «не хотела»? – мгновенно вскинулась Соня.
– Перстень снимали долго, – выкрутился Митя и сменил тему: – Возможно, кто-то заказал похищение артефакта, а убийство в план не входило. Кольцо редкое, оно где-нибудь всплывет. Ну или преступник по глупости рассчитывал сам им воспользоваться. А…
– Артефакт подчиняется только владельцу и создателю, я помню. Создатель вряд ли еще жив: перстень, мне кажется, очень старый. Значит, убийца Зубатовой – новый владелец?
– Не знаю. Честно говоря, в школе на артефакторике я по большей части спал. Почти ничего не помню об этом.
– Мне за всем этим мерещится большая тайна. Хотела бы я написать об этом.
Митя покачал головой.
– Ты же знаешь, нельзя.
– Вот это и обидно! Мой жених – начальник Убойного отдела, а я даже воспользоваться этим не могу.
– Все начинают с малого, – примирительно сказал сыщик. – Я тоже сначала был на побегушках и разбирал старые бумаги в архиве.
– А тут письма, десятки в день. Непейков снова прислал стихи. Поэму о грибах на пятнадцати страницах.
– Любопытный выбор темы. Стихи, как обычно, разят в самую душу?
– В полной мере. Эталон бездарности. «О корень мудрости, пусть вечна твоя слава!» Это, кажется, про мухомор было. Боже, почему плохие стихи так прочно застревают в голове? Я теперь от них избавиться не могу! Почему ты смеешься? Это совсем не смешно.