— Опять пустые бутылки, Джо? — спросил часовой у двери, заглядывая в корзину.
— Господи помилуй, как они всё это уплетают, — ответил Джо со смешком. — Этот здоровый малый, штатский — просто приятно посмотреть, как лопает. А ещё будет свиной пудинг, кулики на гренках, а потом пунш.
— Ты про меня не забыл, Джо?
— Бутылка с жёлтым воском. Они там вот-вот запоют.
Часовой поднёс бутылку к губам, запрокидывая её всё выше и выше, потом вытер рот тыльной стороной ладони и заметил:
— Ну и дрянь пьют в капитанской каюте. Как ром с патокой, разве что пожиже. Как там мой?
— Тебе придётся тащить его до люльки, приятель: летит под бом-брамселями, шкоты трепыхаются. И кожаный жилет такой же. Без боцманского стула не обойдётся.
— А теперь, сэр, — сказал Джек Каннингу, — особое флотское блюдо — возможно, вам будет интересно его попробовать. Мы зовём его морским пудингом. Вы, конечно, можете его не есть, если не хотите, у нас тут полная свобода. Мне же без него обед не обед — хотя, возможно, это дело привычки.
Каннинг уставился на бледную, бесформенную, поблёскивающую и полупрозрачную массу и спросил, из чего это готовят; он не думает, что когда-либо видел что-то подобное.
— Мы берём корабельный сухарь, кладем его в полотняный мешок, — сказал Джек.
— Толчём его с полчаса свайкой, — продолжил Пуллингс.
— Добавляем свиной жир, сливы, фиги, ром и смородину, — добавил Паркер.
— Отправляем на камбуз, а потом подаём с боцманским грогом, — закончил Макдональд.
Каннинг заявил, что будет очень рад попробовать — это новый опыт, он никогда не имел чести обедать на военном корабле и будет счастлив приобрести какую-нибудь флотскую привычку.
— В самом деле, — сказал он, — это превосходно, просто превосходно. А это, стало быть, боцманский грог. Думаю, я попрошу ещё стакан. Грандиозно, грандиозно. Я говорил вам, сэр, — продолжал он, доверительно склоняясь к Джеку, — я говорил вам где-то десять или двадцать блюд назад, что я слушал чудесную постановку «Фигаро» в Опере. Вы непременно должны на ней побывать, когда сможете, там новая актриса — Ла Колонна, которая поёт Сюзанну с такой чистотой и искренностью, какой я никогда ещё в жизни не слышал — просто откровение. Она чуть ослабляет ноту точно посередине, а потом всё больше и больше наращивает звук... Оттобони поёт партию графини, и их дуэт просто вызывает слёзы на глазах. Я забыл слова, но вы их, конечно, знаете.
Он загудел мелодию, стаканы от его баса начали позвякивать.
Джек стал отбивать такт ложкой и запел: «Sotto i pini…»[88]. Они спели дуэт, потом спели его ещё раз, прочие глядели на них благосклонно, со спокойным удовольствием — в этот момент им казалось совершенно естественным, что их капитан представляет служанку испанской леди, и даже, чуть позже — трёх слепых мышей.
Впрочем, до мышей случился эпизод, который ещё больше укрепил их душевное расположение к мистеру Каннингу. Портвейн пошёл по кругу, и провозгласили тост за короля; Каннинг вскочил на ноги, врезался головой в бимс и рухнул на стул как подкошенный. Они всегда знали, что подобное может произойти с сухопутным армейцем или со штатским, но до сих пор этого не видели; а поскольку он не причинил себе серьёзного вреда, все были в восторге. Они усадили его поудобнее, столпились вокруг его стула, смачивали ушибленное место ромом, уверяя, что всё в порядке — скоро пройдёт — они часто бьются головами — и ничего страшного — кости целы. Джек распорядился насчёт пунша, вполголоса скороговоркой сказал стюарду, чтобы оснастили боцманский стул, и поднёс Каннингу рюмку с видом доктора, заметив:
— У нас, военных моряков, есть привилегия пить за короля сидя, сэр. И мы можем делать это, не проявляя ни малейшего неуважения. Однако об этом мало кто знает, даже теперь — возможно, это покажется странным.
— Да-да, — сказал Каннинг, уставившись на Пуллингса. — Да. Теперь буду знать.
Затем, по мере того как вместе с пуншем по его телу разливались новые жизненные силы, он улыбнулся всем за столом и сказал:
— Каким, должно быть, зелёным новичком я вам показался, джентльмены.
Всё прошло, как они и говорили ему, и вскоре Каннинг принял участие в «Мышах», затем — в «Бискайском заливе», «Каплях бренди», «Даме-лейтенанте» и в песне про лилейно-бледных мальчиков, в которой он заглушил своим рёвом всех остальных -
Трое, трое соперников,
Двое, двое лилейно-белых ребят,
В зелёных одеждах они,
Но один он один, и совсем одинок,
И так оно будет вовеки.