— Я не собирался в настоящий момент отправляться в море, — сказал Стивен. — Лорд Кейт предлагал мне место врача на флагмане, но я попросил его извинить меня. У меня много дел, которые требуют моего присутствия здесь, и я так давно не был в Ирландии…
— Но я считал совершенно само собой разумеющимся, что мы вместе отправимся в море, Стивен, — закричал Джек. — И я так был рад передать тебе этот приказ. Что я буду…
Он взял себя в руки и сказал уже потише:
— Но, конечно, у меня не было ни малейшего права решать за тебя. Извини меня, пожалуйста, я сам всё объясню в Адмиралтействе, это только моя вина. Ещё и флагман, Боже мой! Ты меньшего и не заслуживаешь. Боюсь, я был слишком самонадеян.
— Нет-нет-нет, дружище, — воскликнул Стивен. — Флагман тут ни при чём. Плевать я хотел на флагман. Выкинь его из головы. Я скорее предпочту бриг или фрегат. Нет. Я просто не думал отправляться в плавание прямо сейчас. Впрочем, пусть всё остаётся как есть. На самом деле я бы не хотел, чтобы меня в Адмиралтейском совете называли ни то ни сё, ни тпру ни ну, или барышней жеманной, — сказал он с улыбкой. — Не волнуйся, расслабься: меня просто сбила с толку неожиданность — я более рассудочен в своих поступках, чем вы, сангвинические морские создания. Я занят до конца недели, затем я либо напишу, либо прибуду к тебе со своим рундуком в понедельник. Давай, пей своё вино — восхитительное вино для такого маленького кабачка, и закажем ещё бутылку. И до того, как ты взойдешь на борт экипажа, я тебе расскажу то, что знаю об английском долговом законе.
ГЛАВА 7
«Дорогой сэр,
Сим уведомляю вас, что я прибыл в Портсмут на день раньше, чем рассчитывал; испрашиваю позволения не являться на борт до вечера и надеюсь, что вы доставите мне удовольствие отобедать со мной.
Остаюсь, дорогой сэр,
ваш преданный покорный слуга,
Стивен Мэтьюрин.»
Он сложил записку, надписал «Капитану Обри, шлюп его величества «Поликрест», запечатал и позвонил в колокольчик.
— Вы знаете, где стоит «Поликрест»? — спросил он.
— О да, сэр, — сказал слуга с понимающей улыбкой. — Он сейчас принимает пушки в арсенале, и уж было с ним веселья в прошлый прилив.
— В таком случае, будьте добры, доставьте вот эту записку на борт судна немедленно. А эти письма следует передать на почту.
Он снова сел за стол и, открыв свой дневник, стал писать:
«Я подписался его преданным слугой — да, именно преданность привела меня сюда, без сомнения. Даже холодному, самодостаточному человеку необходим такого рода взаимообмен, если он не хочет превратиться в неодушевлённое тело: натурфилософия, музыка, мысли уже умерших людей — всего этого недостаточно. Мне хочется думать, и я на самом деле так думаю, что Дж.О. тоже ко мне привязан — настолько, насколько это сообразно его легкомысленной, общительной натуре; моя же привязанность к нему мне известна — я помню, как огорчили меня его несчастья; но как долго эта привязанность сможет выстоять против ежедневного безмолвного противостояния? Его расположение ко мне не удержит его от преследования Дианы. А чего он не хочет видеть — того не видит. Я не предполагаю сознательное лицемерие, просто «quod volunt credere»[73] подходит ему как никому на свете. Что же до неё — тут я теряюсь: сама любезность, а следом отвращение, как к врагу. Как будто, играя с Дж.О., она запуталась сама. (К тому же — оставит ли она свои амбиции? Нет, конечно. А он ещё менее подходит для брака, чем я. Ещё менее оправданный приз. Может быть, это порочные наклонности? Дж.О., хотя по моим меркам и не Адонис, недурно выглядит, чего не скажешь обо мне). Как будто этот его смехотворный рассказ о моём богатстве, пропущенный через пустую голову миссис Уильямс и обретший благодаря её убеждению силу в этой пустоте, превратил меня из союзника, друга, даже сообщника — в противника. Это как если бы… о, тысячи диких возможностей. Я теряюсь, и мне не по себе. Но всё же я думаю, что могу излечиться — это всего лишь лихорадка крови, её охладит лауданум, её охладит расстояние, и то же сделают труды и боевые действия. Чего я действительно боюсь — это противоположного разжигающего воздействия ревности: я никогда не испытывал ревности прежде, и хотя всё знание мира, весь опыт, литература, история, житейские наблюдения твердили мне о её силе, я не имел ни малейшего представления о её истинной природе. Gnosce te ipsum[74] — мои грёзы ужасают меня. Сегодня утром, когда я шагал рядом с экипажем, с трудом взбиравшимся на холм Портс Даун, и добрался до вершины — вся Портсмутская гавань вдруг раскинулась передо мной, а также Госпорт, Спитхед; а там блистала, наверное, половина ла-маншского флота — мощная эскадра уходила за Хэзлар в кильватерной колонне, поставив все лисели — и я неожиданно ощутил тоску по морю. В нём великая чистота. Порою всё, что находится на суше, кажется мне неискренним, мрачным и убогим; хотя, конечно же, убожества хватает и на военных кораблях.