— Три дюйма в льяле, сэр, — доложил помощник плотника.
— Три дюйма в льяле, если вам угодно, сэр, — повторил штурман.
— Угу, — сказал Джек. Это ничего не значило: корабль по-настоящему никто не испытывал, он ещё не был в шторме; но, по крайней мере, это доказывало, что эти странные выдвижные кили и прочие, ещё не обнаружившие себя особенности наспех сработанного судна не привели к тому, что оно напрямую набирает воду: успокоительное размышление, поскольку у Джека были некоторые опасения.
— Без сомнения, мы выясним, какой дифферент для него предпочтительнее, — заметил он, обращаясь к штурману, и вернулся к фальшборту, почти неосознанно воспроизводя тот шаг, которым мерил квартердек маленькой «Софи», в то время как его мысли, ранее занятые пирушкой Пуллингса, затянувшейся суматохой отплытия — вознёй с запутавшимся канатом — и опасениями, связанными с набором хода на битком набитом рейде, теперь снова обратились к проблеме различных сил, воздействующих на судно.
Растопленная в первый раз печка камбуза выпустила дымок, который стало сносить ветром назад вместе с запахом овсянки; и в тот же самый миг он услышал, как принялись за работу баковые помпы. Под монотонную качку Джек, заложив руки за спину и спрятав подбородок в григо[77] от пронизывающего ветра, продолжал исследовать реакцию судна на незаметное действие течения, на боковые порывы ветра, водовороты там, в глубине, под его странно расположенными рулями: силуэт «Поликреста» ясно стоял у него перед глазами, словно был моделью под светом лампы.
Ютовые кропили квартердек из вёдер, старательно избегая попадаться ему на пути, потом появились матросы с песчаником. Боцман был на палубе — Мэллок, невысокий, с какой-то бычьей внешностью молодой человек, он был помощником боцмана на образцовом «Иксионе». Джек услышал его окрик и резкий удар трости: он отчитывал кого-то на баке. И всё это время с регулярными интервалами делала выстрелы карронада; стреляла, уже в отдалении, пушка с военного судна, рожки звучали уже со стороны порта, и равномерный речитатив человека, бросавшего лот с русленей — «отметка девять… хо-йо, хо-йо… восемь и три четверти».
…Конечно, прежде всего стоит заняться наклоном мачт. Джек был хорошим моряком благодаря скорее интуиции, чем науке и расчётам, и в его представлении ему рисовался силуэт «Поликреста» с бакштагами, которые натягивают до тех пор, пока мачты не встанут под правильным углом, и его внутренний голос не скажет ему «Вот так закрепить». Палубу тем временем уже скребли песчаником; она была просто ни на что не похожа после суматохи поспешного оснащения. Эти запахи и звуки были настолько знакомы, все эти бесчисленные сложности составляли такую значительную часть мира, который он знал с детства, что Джек ощутил, что вернулся в свою родную среду обитания. Не то чтобы он не любил сушу — знатное место, столько развлечений, столько веселья — но всякие трудности и сложности были там какими-то невнятными, неопределёнными, и настигали одна за другой, без конца: и — ничего, за что можно надёжно зацепиться. Здесь же, хотя жизнь во всех смыслах была достаточно непроста, он мог по меньшей мере попытаться справиться с тем, с чем пришлось столкнуться. В море жизнь имела то огромное преимущество, что...
Что-то было не так. Он попытался определить, где именно, бросая острые взгляды в сторону носа и кормы, в серость зарождающегося дня. Рыбачьи лодки, шедшие прежде параллельным курсом, теперь остались за кормой: их меланхоличный плач доносился почти что из кильватерного следа «Поликреста». Билл должен быть не так далеко прямо по курсу. Пора менять галс. Чертовски неподходящий момент — люди заняты, и он бы предпочёл подождать, пока на палубу не поднимется вахта, что сейчас внизу; но судно могло снести куда сильнее, чем можно было себе позволить, и надо быть дураком, чтобы рисковать ради чистых палуб.
— Мы повернём оверштаг, мистер Гудридж, — сказал он.
Боцман задудел сигнал. Щётки, вёдра, скребки, ящики с песком, тряпки для чистки меди — всё мигом исчезло в укромных местах, в то время как помощники боцмана завывали в люки «Все наверх к повороту!» — и затем скрывались внизу, чтобы растолкать всё ещё спящих, тех, кто был настолько вымотан тяжёлой работой, морской болезнью или отчаянием, что мог оставаться в забытьи, несмотря на выстрелы карронады и работу скребков. Десятка два или около того настоящих моряков находились на своих местах уже десять минут (Пуллингс и боцман — на форкастеле, главный канонир и его помощники — у грота-галса, плотник — у фока-шкота, морские пехотинцы — у грота-шкота, грот-марсовые и квартердечные матросы — на квартердеке, при брасах), когда последний запыхавшийся, с диким взглядом новичок был выдернут из гамака, полуодетым вытащен наверх и загнан пинками на своё место.