— Это чтоб не так скучно было, — улыбнулся он.
Девушка быстрым движением взяла бутылку и спрятала её в ящик стола. Папа не любил алкоголь и терпеть не мог, когда кто-то в его окружении выпивал. Даже после официальных приёмов, если они всё-таки случались ещё, он собирал своих помощников и советников и читал им многочасовые лекции о вреде алкоголя. Так что народ предпочитал маскировать свои возлияния под невинное увлечение минералкой или апельсиновым соком, не забывая предварительно наливать туда водку. Нудятина старика кого хочешь заставит изображать из себя алкогольную целку и сексуального трезвенника.
«Она высосет виски из горла», — подумал Геринг. — «Как только я войду к Папе, тут же и засосёт. Алкоголичка, хули»».
Маленькие слабости окружающих были той благодатной почвой, на которой расцветал его гений. И самым жирным куском гумуса был сам Папа. На этом пятачке благодатного чернозёма он буквально творил чудеса садоводческого искусства.
Марина нажала красную кнопку, и дверь в кабинет медленно открылась. Геринг вошёл внутрь и сказал:
— Эта сучка будет ликвидирована в течении двух-трёх суток.
— Офелия? — спросил Папа, не отрываясь от вождения игрушечных паровозиков. Паровозики реалистично дымили и издавали звуки сбрасываемого пара.
— Офелия, да.
— Я ничего об этом не знаю.
— Я знаю, что вы ничего об этом не знаете.
— Вот и хорошо. А теперь иди, Славик, ступай. Видишь, я занят. И скажи той прошмандовке в приёмной, что я знаю о её шашнях с Белобрысым. Как бы чего с мальчиком не случилось…
— Понял. Ничего с ним не случится, Папа.
— Ну и хорошо. Иди уже.
Геринг вышел. Окосевшая секретарша пьяно подмигнула ему. Он широко улыбнулся ей в ответ. Проще всего спросить её саму, кто такой этот Белобрысый. Чтобы пострадало минимум народа.
3
Когда Геринг вышел, Папа по-стариковски неуклюже поднялся с пола. Паровозики замерли, семафоры погасли. Папа подошёл к письменному столу, на котором кроме настольной, отлитой из латуни, лампы с зелёным абажуром и древнего проводного телефона без наборного диска ничего не было — ни листка бумаги, ни, тем более, компьютера. Папа не умел ни писать, ни пользоваться компом. Также в кабинете не было ни одной книжки в любом виде и формате.
Он снял трубку с телефона. Раздались гудки, потом что-то щёлкнуло, и мужской голос спросил:
— Куда звоним?
В голосе не было ни малейших признаков ни почтения, ни даже, если быть откровенным, элементарного уважения. Зато было полно штатовского гонора и ужасающего акцента. Старик на пару секунд застыл, подавляя в себе злость и негодование, а потом сказал нейтральным тоном:
— Надо с ним поговорить.
— Вы уверены?
— Надо поговорить.
— О’кей. Вам перезвонят.
В трубке щёлкнуло и раздались короткие гудки отбоя.
Папа подошёл к двери и нажал кнопку. Дверь открылась. Он выглянул в приёмную. Там никого не было.
— Сучка опять отсасывает у Белобрысого, — проворчал он и закрыл дверь.
Паровозики загудели и поехали по рельсам, выпуская клубы дыма и пара.
4
Папа ошибся — Марина не отсасывала Белобрысому. Да никто и не мог сказать точно, кто такой этот Белобрысый, и что именно померещилось старику. Во всяком случае его секретарша точно не знала этого. Геринг убедился в этом лично, бросая пьяную в жопу Марину на диван в своём кабинете и расстёгивая ширинку.
— Белобрысый? Кто это? — хохотала Марина, пока он стаскивал с неё юбку и трусы. — Белобрысый, ха-ха! Папуля шлёпнулся на головку!
Геринг был того же мнения о Папе, и его такое положение дел вполне устраивало.
— Дай мне выпить! — гундосила Марина. — Я хочу вискаря.
Геринг одновременно шарил по кофейному столику в поисках бутылки, стакана, чтобы налить ей очередную дозу, и пытался засунуть ей своего плохо стоящего друга. Друг выскальзывал, а выпивка лилась мимо цели. Наконец он психанул, сел на край дивана и сказал:
— Сейчас налью!
Он сосредоточился на процессе разлива, не забывая и себя, но когда он повернулся к ней, она уже мирно спала.
— Млядь, вот так захочешь кого изнасиловать, а эти сучки даже не испугаются.
Он выпил виски, закурил (что строго запрещалось!) и примостился с края. До рассвета оставалось не так много времени, а ему надо было выспаться.
5
Жизнь в пределах Бульварного кольца кипела и бурлила. Витрины бутиков ломились от товаров, цены на которые заставляли предположить, что их изготовили на Марсе, а потом срочным двухгодовым рейсом космического челнока доставили сюда, в Москва-Сити, ещё горячих от космического излучения и окутанных аурой Больших Денег. Большие Деньги были новой религией, фетишем, чёрным метеоритом, вделанным в стену мечети в Мекке, золотым тельцом, которому поклонялись в равном степени воодушевлённости как на самом верху, так и с самых социальных низов, которые не просто ниже плинтуса, но уже практически живут под асфальтом, не теряя от этого чувства всеобъемлющего позитива при одной мысли о Больших деньгах. Большие Деньги не просто тупо манили и благоухали надеждой, нет, они были воздухом, пищей и смыслом жизни населения внутри Бульварного кольца. Это они, Большие Деньги, заставляли двигаться толпы молодых людей в строгих чёрных костюмах по утрам на своё место в офисе, где все они приобщались к таинству делания Больших Денег, все они причащались крови и плоти Огромных Бабок, чтобы потом, ровно и строго в 18.00 отправиться назад, вниз по лестнице Иакова, в свои съёмные углы за матерчатой занавеской, к своей порции доширака и плечиках, на которые любовно и старательно вешается костюм Служителя, служки или алтарника, культа Больших Денег.