Семнадцатое воспоминание. Десять лет.
Воры повадились таскать на нашем участке цветы. Разводить цветы — одна из радостей отца. Была у него мысль пульнуть по ворам солью или поставить мины из патронов, но тут вышла статья в Литературке, где осуждался и без того уже осужденный мужик, проложивший над своим забором проволоку под током. Выразив недовольство законом, который защищает посягателей на чужое имущество, отец все-таки не остановился на словесном изливании чувств, а решил сотворить что-нибудь устрашающее. Он купил два десятка мышеловок, соединил их пружины между собой леской, положил под ударные механизмы ружейные капсюлы, насыпал порох и протянул ловушку вдоль всего забора. Расчет был — напугать вора до бесчувствия, когда он, перебравшись через забор, задел бы ногой протянутую леску. Тут должен был грянуть мощный ружейный залп, а отец поймать деморализованного воришку. Ночью, действительно, началась пальба, отец тут же выскочил из дома. Через несколько минут он вернулся обескураженный в сопровождении Янки, которая была явно напугана до полусмерти. Зверь попался в ловушку, да не тот. После этого отец провел мощный электрический звонок от калитки к дому. Ставить ловушки он больше не пробовал.
Восемнадцатое воспоминание. Одиннадцать лет.
К Янке стал приходить друг. В дни отсутствия отца она теперь часто включает радиолу и слушает песни, которые мне нравятся, а мама переживает, что у меня плохо развит вкус. Она считает их мещанскими и сентиментальными. По вечерам Янка стала подолгу отсутствовать. Ее свиданки с другом все чаще, все дольше. Наступает лето, мы переезжаем на дачу. У нас никогда практически не бывает гостей, кроме нескольких знакомых отца, но он не возражает против прихода Янкиного друга. Они любят качаться на моих качелях, которые несколько лет назад соорудил для меня отец. Я люблю наблюдать за ними, сидя на пеньке и делая вид, что читаю, а они гонят меня прочь. В один прекрасный день они слишком сильно разогнали качели, сделали почти «солнышко», но деревянная ось не выдержала и качели вместе в обоими влюбленными улетели прочь. К счастью, никто не покалечился.
Через месяц состоялась свадьба. Мы все присутствовали только на регистрации. Отмечать не поехали — новое Янкино семейство было еврейским. Отец сильно не любил евреев.
Надо сказать, что Янку встретили тоже не слишком дружелюбно. По совершенно противоположной причине — потому что она не была еврейкой. Но это уже не моя история.
А моя продолжалась своим чередом. Янка в период ухода из семьи поссорилась с отцом. Он сказал ей, что она ему больше не дочь, она в свою очередь ответила, что он ей больше не отец. Отношения были разорваны. Сестру я после этого не видела больше десяти лет. Надо сказать, отец боялся, вероятно, что его отношение к брату и сестре выплывет наружу. Он постоянно говорил о них всякие гадости, для всех остальных эта тема была — табу. Говорить о Петьке и Янке, вроде, и не запрещалось, но ни у кого не возникало подобного желания. Ни у мамы, ни у меня, ни у знакомых отца.
Помню, что отец любил наставительно мне сообщать, что Янка ненавидит меня, потому что теперь только мне одной наследуется дача, и поэтому Янка не преминет любым способом устранить меня. Попытается подкупить, соблазнить на личную беседу, а после — уж что получится: или под машину толкнет, или с моста спихнет — один черт, убьет, короче. Я понимала, что все это бред, но ощущение вражды по отношению к сестре с каждым таким разговором росло. К счастью, у нас обеих не было горячего желания общаться друг с другом. Поэтому мне не пришлось мучиться каким-либо решением, если бы вдруг наступил выбор: встречаться или нет с ней. Никто меня убивать не собирался.
Девятнадцатое воспоминание. Двенадцать лет.
Я научилась абстрагироваться даже тогда, когда отец обращается непосредственно ко мне. Он что-то говорит, я мотаю головой. Он повышает голос. Я опять мотаю головой. Он орет. А у меня железная выдержка. Мне все нипочем. Смысл его слов, тембр голоса — все проходит мимо. Другие, однако, с этим не справляются.