Как объясняет Кастанеда, ему пришлось изучать магию, потому что сами по себе наркотики не могут остановить этот мир, они лишь переставляют элементы прежнего ложного видения мира. “В этом заключается мое отличие от людей типа Тимоти Лири”, — заявил он; это был самый серьезный вызов, который Кастанеда осмелился бросить самораскрытию а-ля Хаксли в борьбе за сердца и умы последователей. Пока “Мессия от ЛСД” метался от одной идиотской крайности к другой (“Я обожаю Тима”, — сказал Хаксли, — “но поражаюсь тому, что он ведет себя как придурок.”), — то оказываясь в тюрьме, то скрываясь в жалком изгнании, то вновь надолго возвращаясь домой, — Кастанеда продолжал писать три своих бестселлера.
По словам Дона Хуана, влияние достойного соперника заставляет воина прилагать ко всему максимальные усилия; противником, достойным Карлоса, Кастанеда посчитал “ля Каталину”. Осенью 1962 года в Сиуатанехо процветала “If-If”; в то же время в Соноре, согласно повествованиям Кастанеды, Карлос испытал шесть столкновений со своим достойным соперником, от которых у волосы у него вставали дыбом. На поразительной фотографии, приведенной в статье Коблера в 1963 году (я привожу здесь зарисовку этого снимка), запечатлена дородная молодая женщина в купальнике расцветки леопардовой шкуры, которая, наглотавшись ЛСД, бредет по прибою мексиканского побережья; ее левая рука протянута вниз, к воде. В подписи к фотографии Коблер говорит, что она “ощущает силу океана”. Я уверен, что этот примечательный образ, четыре года хранившийся в изобретательном мозгу Кастанеды, воплотился в его рукописи в 1967 году в форме “злобной ведьмы”, пытающейся расправиться с Доном Хуаном, что стало метафорическим изображением бума “психоделического супермаркета” Лири, который грозил похоронить под собой любого начинающего автора квазинаучного труда, попытавшегося отстаивать позиции строгой дисциплины, навязанной труднодоступным магом, смешивающим свои ингредиенты по секретным формулам.
С 1968 по 1974 год карьера Лири приходит к закату, а звезда Кастанеды, наоборот, восходит. Соответственно, в каждой последующей книге Ла Каталина становится все менее ужасной. В “Учении Дона Хуана” она настолько ужасна, что на нее нельзя смотреть в ее подлинной форме. В “Отделенной реальности” она остается пугающей, но уже превращается в красавицу. В “Путешествии в Икстлан” она получает титул “достойного соперника”. А в “Сказках о силе” Дон Хуан наконец признается, что все это время она была другом, намеренно играющим роль врага. Таким образом возрастает великодушие метафор Кастанеды, и в результате он одерживает победу над этой католичкой-отступницей, над этой очаровательной противницей. И он вполне мог позволить себе подобное великодушие, ибо уже в 1969 ученый муж Теодор Рожак со всей искренностью объявляет его работы уникальным по своей важности вкладом в психоделическую литературу, утверждая, что они, похоже, пришли на смену “относительно дилетантским потугам Хаксли, Уоттса, Бэрроуза и Лири.”
В интервью, которое он дал Сандре Бертон из “Тайм”, Кастанеда рассказывает о том, как был приглашен на вечеринку в Ист-Виллидж в Нью-Йорке, где встретился с Лири; однако разговоры любителей “кислоты” оказались совершенно бессмысленными. Он говорит: “Они выглядели, как дети, постоянно индульгируя на своих противоречивых откровениях. Маги принимают галлюциногены совершенно в иных целях, и после того, как попадают туда, куда хотели попасть, прекращают их использование.” Перевод этой метафоры таков: аллегорист пишет о галлюциногенах, пока не издается несколько его книг; после этого он прекращает о них писать. Столкновение Лири и Карлоса, безусловно, неизбежно, однако кое-что в его описании выглядит немного странным. “Тайм” датирует встречу 1964 годом, но зачем бы еще ничего не опубликовавшего и совершенно никому не известного автора из Лос-Анджелеса вдруг приглашали встретиться с Лири в Нью-Йорке? И как ограниченный в средствах студент-выпускник смог бы оплатить такое путешествие? Более красочная версия этой истории была приведена пять лет спустя в “Фэйт”. В ней путешествие Карлоса на восток объясняется его приключениями с Доном Хуаном, а Лири и Альперт якобы узнали о них из “Учения Дона Хуана”. Пусть этот вариант снимает вопросы о нежданном госте и безденежности путешественника, однако возникает более сложная проблема: к тому времени, как было опубликовано “Учение Дона Хуана”, Лири уже переехал в Калифорнию, так что необходимость в каком-либо путешествии совершенно отпала. В любом случае, впечатление Карлоса от Лири, описанное в 1969 году в “Фэйт”, ничуть не отличается от высказанного в 1964 году в интервью для “Тайм”: беседы поклонников “кислоты” по-прежнему убоги; Лири глупо шутит, постоянно хихикает и называет Альперта “еврейским педиком”, а сам Альперт — к тому времени уже вернувшийся из Индии с именем Баба Рам Дасс — благословляет всю тусовку, помахивая бананом, скрытым под полой его накидки. Встревоженный Карлос сбегает с вечеринки точно так же, как перепуганный Карлос выбежал из дома деградировавших хиппи.