Дорофей утешал тетку байкой о подвиге ее сына: перебил, по меньшей мере, два десятка рядовых да трех офицеров. Ульяна качала головой, радуясь, что сын жив, и смущаясь его беспощадностью.
— А что? Война виновата. До войны-то я курицы не обижал, а теперь могу спокойненько разрешить хоть сотню, хоть тысячу неприятелей. Заметьте себе: мордобой идет лишь год, а редкий солдат не убивал… А что будет с людьми, если повоевать придется годика три-четыре?
— Да неужели в этом году не закончится? — изумилась Милка, взглянув на Алексея.
— Да каким же образом? — почти выкрикнул Дорофей в лицо Алексея. — Пока остановить-то его не можем. А там еще нужно повернуть спиной к нам и лупить, лупить, гнать.
— А если немец на Волгу придет? — спросила Ульяна.
— Ну и напугал ты женщин, Кудеяров, — сказал Денежкин.
— Ну и что, если придет? — просто и как бы мимоходом отозвался Дорофей, привыкнув, что на войне всякое бывает. — Все равно вывернем его наизнанку… Тетя Уля, разрешите, я набью номенклатурную морду Алешке Денежкину?
Ульяна взглянула в глаза племянника, горестно отказалась.
— Не надо ссоры.
— Да как ж не надо, если он не женится на Милке?
— Мы скоро распишемся, — сказала Милка.
— Не твое, Дорофей, дело, — мягко вразумил Денежкин, чокаясь с Дорофеем. — Ты бы меньше брехал, панику не сеял. Ну, давай выпьем. — Выпил, зажевал огурцом. — Знаешь, сегодня взяли тут одного, а ведь он десятой доли не трепал спроть тебя…
— Так вот, — подзуживая, продолжал Дорофей. — Там кровь, слезы, горечь… а ты… Нет, Васька набил бы тебе морду… Он брат Милки. — Денежкин ушел в свою комнату, снова вышел. Уже в своей военной форме, без знаков различия.
— Я на дежурство, — сказал он Милке. У порога задержался, поманил пальцем Дорофея и, когда тот подошел, обнял его. — Прощай, брат. Наверно, не увидимся. Извиняй, если резким словом задел…
— Ну что ты, Алешка… И я прижигал тебя каленым словом не по злости… Разобьем фрица, потолкуем обо всем спокойно.
— Слава богу, помирились… Нынче и в тылу не легко, — сказала Ульяна.
По окнам и крышам мокро шумел дождь. Милка убрала со стола, застелила диван. И, вынося свое одеяло в сени, сказала:
— Я там посплю.
Дорофей докурил, лег. Сердце зашлось от ударов. Ощупывая руками темноту, ступая по скрипевшим половицам, пошел в сени. Двери оказались подпертыми.
— Милка, пусти…
В горнице заплакал ребенок, послышался голос Ульяны: «Ш-ш-ш».
— Пусти, мне нужно выйти… А то зашумлю.
Дверь, пискнув, отлипла. Дорофей качнулся, оступился на ступеньке, вылетел в сени. Мимо прожгла Милка, обдав запахом здорового тела. Не зажигая света, она вынесла в сени мундир и сапоги Дорофея.
— Отдыхай, а я на кухне.
— Господи, неужели ты не поверила мне? Зачем же я душу выворачивал? — сиротливо тосковал в темноте Дорофей.
— Спи на моей постели. Мама уснет, я приду, наговоримся.
…До рассвета Дорофей скреб ногтями дверь, умолял Милку впустить.
— Нужно слово сказать такое… решить жизнь, Мила…
Она не отвечала, хотя дыхание ее слышалось.
Когда гость успокоился, Милка вышла в сени. Сквозь щели в двери слабый выбелился рассвет. Дорофей спал лицом вниз, подмяв щекой подушку Пониже выстриженного загорелого затылка совсем по-детски белела шея. Милка жалостно улыбнулась, укрыла Дорофея простыней. Принесла из колодца воды, налила в рукомойник, умылась. Села на порожек. У ног темнилась наискось срезанная козырьком крыши тень.
Дорофей проснулся поздно, поначалу не понимая, где он. Повернулся на спину. Под крышей висели березовые веники. На пороге сидела в зеленой кофте Милка. Солнца высветило ее профиль с плавной линией подбородка, о наивно вздернутым носом.
Она встала, пристально взглянула в его глаза.
— Как отдыхалось-то?
По взгляду ее он понял, что она все еще не решила, стоит ли придавать особенное значение его вчерашним словам.
«Женщины мудрее нас», — подумал Дорофей, глубоко в облегченно вздохнул, потягиваясь.
— Ты молодец, — сказал он, беря полотенце из ее рук.
Отступив в тень ветвей, она взглядывала в его лицо, разминая при этом на рукаве гимнастерки шов.
По лицу Дорофея проходили тени.
Он решился;
— Вася… не маялся, погиб, как уснул… Прости, не мог я вчера тете Ульяне сказать..
Милка заплакала тихо, потаенно.
А тетка Ульяна, как и в те былые, войной задымленные времена, стояла в этот утренний час у каменной, ниже пояса стенки и разговаривала со вдовым стариком Никифором Генераловым. Никифор подлаживался к ней лет двадцать. Бывало, летом, умаявшись каждый в своем хозяйстве, они сходились у стены, разделявшей их дворы, жаловались друг другу на одиночество. Два раза пробовали сойтись под одну крышу. Ульяна приходила к нему через лаз в стене, но вскоре возвращалась в свой дом, успев лишь подмести в доме деда полы.