Конечно, я так и знал! Как только подал маме дневник, как только она увидела новую двойку по арифметике, так и разошлась опять.
— Что же, наконец, мне с тобой делать? — спросила она так строго, что Лилька вздрогнула, а бабушка отодвинула от мамы подальше стакан с чаем. — Кажется, уже все перепробовала: и уговаривала, и наказывала, — ничего не помогает. Ну, скажи на милость, на что ты надеешься?
Мама задумалась, помолчала и после короткой передышки снова взяла меня в оборот, упрекая, что я закоренелый лентяй, бесхарактерный человек, и неудивительно, если до сих пор меня не приняли в пионеры.
— Неужели, Юрик, мне каждый раз вместе с тобой за твоими уроками сидеть?—под конец спросила она. — Ведь и в прошлом году, если бы не Софья Ивановна — наверняка бы остался в четвертом классе на второй год. И все это потому, что нет над вами твердой руки...
Тут она посмотрела на фотографию, прибитую над моей койкой, поджала губы и сердито блеснула глазами. Я только вздохнул. На карточке был снят мой папа — очень веселый и очень красивый. Раньше он жил с нами, а потом уехал в Москву по какому-то важному делу и почему-то не вернулся совсем. Мы с мамой тогда его ждали, ждали, да так и не дождались. Потом узнали, что в Москве папа заболел и чуть-чуть не умер, но все же поправился, а к нам так и не приехал. Каждый месяц папа присылал нам денег, но я бы согласился ни копейки не получать, лишь бы. он жил дома и, как все отцы, приходил в школу на родительские собрания.
Как-то один раз, очень давно, когда я еще учился в третьем классе, я все же Спросил маму (потому что меня спрашивали ребята), что случилось с отцом, почему он не кажет к нам глаз. Мама сразу оборвала меня, сказав, чтобы я никогда не вспоминал этого человека. С тех пор я не затевал разговора об отце, будто у нас его никогда и не было, но не забывал, как велела мама, а помнил о нем все время. И карточку не разрешал снимать: карточка не мешает, пусть висит себе...
— Вот что, — наконец подала голос бабушка Селиванова,— нечего тебе, душа моя, расстраиваться попусту. Ты, кажется, говорила, что нынче собрание у вас?
Мама только отмахнулась:
— Уйдешь от них! Опять все вверх дном поднимут.
— Ступай, ступай!—сказала бабушка. — Присмотрю за ними. А тебе отставать от других не след. И горевать тоже не полагается. Сама знаешь, что без труда ничего не дается. С цветами возишься, выращиваешь. Иной раз их и солнце припечет, и морозцем прихватит, а тут хочешь, чтобы ребята выросли легонько да быстренько...
Бабушка все же уговорила маму, и та отправилась на свое собрание, чтобы не отставать от других людей. Мы остались одни, посидели, помолчали. Наконец я не вытерпел и посмотрел на Лильку, а она на окно. По нему медленно стекали кривые частые струйки, и казалось, что стекла плакали.
— А вы не переглядывайтесь, голубчики, — предупредила бабушка. — Все одно никуда не пойдете.
— Мы и не собираемся никуда идти, — с обидой сказала Лилька.— Я просто так посмотрела, просто подумала, взяла или нет мама зонтик.
Я сбегал в прихожую и увидел, что мама зонтик взяла. Но Лилька не успокоилась. Теперь ей уже померещилось, что мама забыла надеть ботики.
— Вот что, голубчики, — рассерженно сказала бабушка. — Не выдумывайте басен и садитесь-ка лучше за уроки.
— Мы их всегда делаем утром на свежую голову, — сказала Лилька, ехидно поглядывая на бабушку. — А сейчас у нас просто болит голова, ну, так и разламывается.
Бабушка Селиванова поняла, что Лилька ее дурачит, насупилась, пожевала губами.
— Ладно, — сказала наконец она. — Если будете сидеть смирно, то я покажу вам новую карточку моего Сашеньки. Сегодня Дементий Ильич удружил, принес.
Сашенька — это был сын бабушки Селивановой. Он воевал, потом его ранили, почти целый год лежал в госпитале и все же не выжил. Хотя с тех пор прошло много лет, бабушка все не могла забыть своего сына, все вспоминала и даже иногда плакала. Бабушка ушла за карточкой, а Лилька вздохнула. Но сразу перестала вздыхать и морщиться, когда увидела новую фотографию. Она ухватилась за нее обеими руками, прижала к носу, засмеялась, закричала:
— Дядя Дема! Дядя Дема! И какой смешной! И усов у него тогда не было. Смотри, Юрастик, и костыль у него подмышкой...
Я тоже посмотрел на карточку и увидел не только дядю Дему, но еще двоих. Бабушкин сын Саша лежал на раскладушке под деревом, а рядом стоял высокий человек. У этого человека была совсем бритая голова и, кажется, он на что-то сердился.
Бабушка Селиванова вытащила из обшлага своей кофты носовой платок и принялась тереть им глаза. Я украдкой дал Лильке хорошего тумака, чтобы она не так громко смеялась. Подумаешь, дядя Дема! И чему обрадовалась, сама не знает!