Звонко стрекочущая машинка въехала в затылок и с сумасшедшей скоростью стала выдергивать волосы. От боли я аж
зажмурил глаза. Такая стрижка была похожа на первую стадию трепанации черепа. Моя вроде бы круглая голова на глазах превращалась в квадратную. А над моими ушами звучал все тот же властный женский голос:
— Помню, как последний раз у меня Епишев стригся (генерал армии А. Епишев, в советские времена — член ЦК КПСС, начальник Главного политического управления СА и ВМФ. — В. Б.). Он и говорит мне: «Умру я скоро, Валя». А я ему: «Да вы что, Алексей Алексеевич! Сплюньте! Вам еще по бабам ходить надо!» «Нет, говорит, Валентина, помру я скоро. Отходил по бабам. Плохо мне». И точно — вскорости схоронили…
Мне тоже было плохо. Я открыл глаза и увидел в зеркале отражение головы с фасоном прически, напоминающей уродливую помесь революционного «ежика» Керенского с романтичными кудрями Есенина. Затем Валентина стала обильно поливать мой «генштабовский полубокс» удушливым «Тройным» одеколоном, с хуканьем нажимая на резиновый шар пульверизатора со сломанным распылителем, из-за чего струя вонючей жидкости била, как из брандспойта…
Хотелось завыть. Но мысли о том, что руки этой грозной ген-штабовской чародейки прикасались к головам Малиновского и Гречко, Устинова и Епишева, остужали это искреннее желание и, даже наоборот, внушали смутную гордость.
К генштабовскому подъезду № 2 я приволок с собой густой, как взбитые сливки, шлейф «Тройного» и, чтобы выветрить его, долго торчал на сером ноздреватом граните ступенек с сигаретой в рукаве, придирчиво осматривая себя в черном зеркале дверного стекла.
Затем собрался с духом и ринулся навстречу новой жизни.
День был исторический.
ВЫШЕ ГЕНШТАБА ТОЛЬКО СОЛНЦЕ
Мой однокурсник по военному училищу подполковник Юрий Солдатенко, с которым мы встретились у входа в Генштаб, еще с курсантских пор общался со мной исключительно в манере матерого духовного наставника, хотя был года на три моложе (за потерю детства в суворовском училище он получил уважительную кличку «Кадет»),
Уже лет пятнадцать нашего знакомства при каждой встрече с ним я принимал роль смиренного и наивного послушника даже тогда, когда приходилось терпеть прокисшие банальности. А после того как Юрка окопался в Генштабе, я рядом с ним чувствовал себя сибирским медвежонком у подножия Останкинской башни.
— Запомни, сын мой, — менторским тоном говорил мне Кадет, жестом уставшего от мудрости патриарха воткнув подполковничий палец в арбатское небо, — выше Генштаба — только солнце!
— А что выше солнца, отец? — спросил я.
— И выше солнца — только Генштаб!
Кадет сильно нагнал на меня страху, когда сказал, что надо быть готовым к собеседованиям с очень строгим начальством.
— А какие могут быть вопросы? — робко спросил я, надеясь подготовить себя к интеллектуальной экзекуции.
— Самые разные, причем на них надо отвечать мгновенно, — заговорщицким тоном ответил матерый генштабист. — Например, сколько дверных ручек в ГШ? Ну! Быстро соображай!
Мои перепуганные мозговые извилины трескались от напряжения, но ничего путного сказать я не мог.
— Ручек в ГШ вдвое больше, чем дверей, провинция! А какой месяц самый короткий?
— Февраль! — радостно бабахнул я.
— Опять двойка — май. Три буквы. Теперь слушай задачку, которую тебе могут задать: один кирпич весит три килограмма, а полкирпича весит полтора килограмма. Сколько весит весь кирпич?
Ответ созрел мгновенно:
— Четыре с половиной кило!
— Да ты совсем тупой, — радостно отметил Кадет. — Один кирпич как весил три кило, так и весит… Но это еще семечки. Будут вопросы и посложнее. Допустим, с каким счетом 17 марта 1978 года закончился во Вьетнаме волейбольный матч между первой и второй авиационными эскадрильями триста сорок восьмого полка американской армии? Ну! Быстро!
— Три-два в пользу первой! — наобум врезал я.
— Ты явно не созрел для службы в ГШ, — печально подвел итог предварительного экзамена Кадет. — Во-первых, такого полка нет в природе. А во-вторых, в 1978 году вьетнамской войны уже не было… Но ты держись, может, и прорвешься…
Я искренне поверил в этот розыгрыш, и потому после разговора с Кадетом высокая торжественность моего настроения была сильно испорчена сознанием профессиональной неполноценности.
Но пути назад уже не было…
Прапорщик-контролер с видом надменного и строгого сыщика пролистал мое офицерское удостоверение личности, осмотрел разовый пропуск и огрызком карандаша сделал отметку в постовой ведомости.