Ее спутник приблизился, и если и было некое очарование, сотканное между ними во время долгого путешествия, то оно было разрушено этим звуком. Он посмотрел на нее с испугом в глазах.
— Волки зимы. Пошли!
Он толкал ее вперед, вниз по склону. Она карабкалась и соскальзывала по мягкому снегу, пока не достигла дна, а когда оглянулась, увидела, что он стоит к ней спиной, пять волков были перед ним. Они стояли плечом к плечу, такие же высокие, как и он, их серый мех развевался на ветру, голубые глаза были остры, когда они переводили взгляд с нее на него.
— Что это такое?
— Она мой гость.
— Она не фея. Нам это не нравится. Она может быть опасна.
— Она не опасна. Дайте мне день — у меня здесь никогда не было собеседника. Дайте мне познать это, а после она вернется к себе.
Волки молча стояли, и она могла видеть даже при их неподвижности силу, заключенную в мускулах. Она могла представить себе охоту. Тихую, ужасающую решимость, скорость, скрытность.
— При нашем вое она должна будет уйти. Мы дадим тебе один день. Но помни. Это все не естественно. Возникнет опасность — однажды ты расплатишься за это.
Он, будто беспомощно, развел руками, и они склонили головы. Она поразилась им. Силой в его конечностях, тем как он держал голову. Его собственная неподвижность и безмолвие были сродни им. Она никогда не видела людей подобных ему.
7
Было темно, когда я проснулась, а так как мама не придавала большого значения отоплению, то квартира промерзла. Прежде чем подняться с кровати, я надела теплые носки и шапочку, укуталась одеялом и задержалась у окна.
Это была ночь снов. Волчьем вое и голубых пальцах, рисующих инеем на окнах. Покрытых снегом гор и странных медных глаз Айвери. И теперь, когда я смотрю в окно, это уже похоже на мой мир. Здесь нет волков, слава Богу, но на всех поверхностях затемненных улиц, всех крыш, забора, и деревьев — тонкий слой инея. Машины сверкают чистотой и белизной под жемчужным небом, и только одним рядом следов блестит тротуар, все еще усыпанный осенними листьями, теперь скрюченными и замерзшими. Все так тихо и так красиво. Каким-то образом, полагаю, благодаря маминым рассказам, зима всегда очаровывала меня. Сор и грязь скрылись под слоем льда и снега. Что угодно кажется возможным.
Мой желудок заурчал. Овсянка. Вот, что мне нужно.
Я волочу одеяло с собой на кухню. Чайник включен, а мама с мечтательным выражением лица смотрит в окно.
— Сегодня все как надо, — сказала она. — Вчера было рановато, но этим утром все великолепно, правда?
— Великолепно, — ответила я, шаркая к буфету и доставая овсянку. Несколько крупинок просыпалось на пол. — Но я бы хотела иметь микроволновку. Или отопление.
— Отопление включено, а сейчас я приготовлю овсянку, — она взяла у меня крупу. — Сделай чай. Не могла бы ты найти свитер? Одеяло немного громоздкое, не находишь?
— Нормальное, — ответила я, оборачивая его вокруг себя, и пошаркала доставать кружку и молоко. — Уютное.
— Знаешь, обычно это все в уме, — сказала она, — Ты начинаешь дрожать, а тело напрягаться, и даже если тебе действительно не холодно, твой ум убеждает в обратном.
— Мне действительно холодно, — отвечаю я, заливая водой пакетики чая и задаваясь вопросом, что будет, если мама увидит мои покрытые инеем руки. Это было реально? Оно может повториться, вот так просто?
— Боже, Сова, ты собираешься ошпариться? — беспокоится мама, видя, как я изо всех сил пытаюсь удержать одеяло, пока наливаю чай и слегка трясусь. — Дай сюда, — она быстро откинула одеяло.
— Эй, — я отпрыгнула, уронив ложку. Мама бросила одеяло на кухонный стул и вернулась к овсянке, и мне кажется, она что-то говорит, но я не слышу, потому что моя кожа вопит, бледнеет, что-то искрящееся поднимается от кончиков пальцев к плечам. Я чувствую, это оборачивается вокруг шеи и растекается по коже головы, будто стальные сухожилия обхватывают меня. Я поглядываю на маму, не дыша, не двигаясь ни на дюйм. Что именно я делаю? Позвать ее? Убежать? Стоять тут, как статуя, пока не пройдет? Оно пройдет? Что это такое?
Комната потемнела вокруг меня, и показалось, что время остановилось, как будто я застряла в каком-то другом мире, где все увеличилось. Я замечаю трещины плитки на полу, которые раньше не видела, карандашные отметки на стене, где мы отмечали рост на протяжении нескольких лет. Овсяные пузыри и брызги лавиной звуков грозятся оглушить меня, а мама просто стоит там, в нашей нормальной кухне в нормальном мире, водя ложкой, и продолжает говорить, но что если она обернется… если она обернется, что увидит? Она закричит? Я представила ложку, выпадающую у нее из рук, кипящую овсянку, ее расширяющиеся от шока и страха глаза. И нет пути назад. Ничего уже не будет, как прежде, если она увидит все это. Я снова оглядываю себя, надеясь, что только представляю это, захваченная наступлением зимы. Но, как я вижу, маленькие цветочные кристаллики начали расходиться по моим предплечьям.