...А за последнее время я всех узнал.
Вот, например, Евгений Викторович Демилле...
Впрочем, об Евгении Викторовиче - в самом романе. Не будем загромождать подступы к нему.
А пока займемся описанием дома. Нам нужно знать, как он устроен.
Дом кирпичный... - не правда ли, большое преимущество? - терпеть не могу бетонные панели, соединяемые битумными швами, бетонные потолки, бетонные стены, куда ни один гвоздь не лезет... Бетонные дома гудят!.. Звенят!.. А наш кирпичный молчалив... - итак, он кирпичный. Высота потолков, как и везде, два с половиною метра. Разумеется, лифт...
Кстати, о лифте. Лифт - это наш клуб, мистер Стерн.
От первого до последнего этажа нашего дома лифт движется полторы минуты. За это время можно успеть:
а) справиться у едущего с вами кооператора, на какой этаж ему нужно. Поверите ли, за десять лет мы не запомнили такой простой вещи. Я знал в лицо только соседей по этажу: Демилле, его жену и маленького сына, инженера Вероятнова с семейством, одинокую старуху без имени и отчества (может быть, и без фамилии), двух Ментихиных и кое-кого еще. Их я доставлял вместе с собою на девятый этаж, не спрашивая. У остальных приходилось вежливо выпытывать, а после, получив ответ, хлопать себя по лбу, приговаривая: "Да, верно! Как я мог забыть, что вы на восьмом" (седьмом, шестом, пятом, четвертом, третьем - на второй этаж лифт не ходит);
б) сказать: "Ну и погодка!";
в) или: "Где вы брали апельсины?" - "В нашем". - "Спасибо";
г) сделать озабоченное лицо...
И тут лифт останавливался - как раз вовремя, потому что все решительно темы были исчерпаны. Клуб у нас мимолетный, не обязывающий ровно ни к чему. Еще он отличается тем, что одновременно служит стенгазетой.
- Я не понимаю.
- Ну, милорд, это совсем просто! О газете вы ведь имеете представление?
- Сударь...
- А это то же самое, только без бумаги, на стене. Каждый может написать, что ему вздумается. Свобода слова в клубной стенгазете полнейшая. Правда, я ни разу не встречал в ней статей по политическим вопросам. Наши кооператоры пишут по вопросам пола, любви, дружбы; много стихотворений, а также - по национальному вопросу.
Разберем еще маленький математический парадокс, связанный с домом. В доме четыре подъезда и девять этажей. На каждой лестничной площадке по восемь квартир. Умножим:
4 x 9 x 8 = 288.
А между тем, как вы уже знаете, в доме насчитывается 287 квартир. В последней живет семейство Демилле.
- Куда же девалась одна квартира?
- Это чудеса архитектуры. Но квартиры нет.
В этой несуществующей квартире живет несуществующая семья, к которой, кстати, вы имеете прямое отношение, милорд.
- Я?
- Да, я вас потом познакомлю. Правление занимает существующую квартиру на первом этаже второго подъезда.
А теперь, когда мы познакомились с устройством дома, поговорили о квадратных метрах, клапанах, кооператорах и реализме, мне ничего не остается, как со страхом скомандовать себе:
- Пять!
- Четыре!
- Три!
- Два! (Вы не представляете, какой долгий путь нам предстоит!)
- Один!
- Пуск!
4
Бог может любить, что ему вздумается - это его личное дело. А мы с мистером Стерном отныне любим Четверицу (в отличие от Троицы -вы догадались?), почему и затеваем еще один подступ.
- Вы просто боитесь!
- Чего я боюсь?
- Писать роман...
- Попробовали бы сами. Интересное дело! (Конечно, боюсь.) Отправляться в такие странствия, такие дебри (боюсь ужасно!) - 287 квартир! без всякой надежды на признание, прочтение и опубликование, без... нет, наоборот: опубликование, прочтение и признание - ...моральной поддержки, без денег, наконец.
- А на что вам деньги?
- Бумага, милорд... Отправляться в это плавание в одиночку (простите, мистер Стерн!), имея в качестве компаса и маяка лишь собственные слабенькие представления о Прекрасном, Высоком и Правдивом (это все одно и то же), и не бояться? Страшно боюсь.
Будем считать, что наша ракета стартовала неудачно. Или же будем считать, что она еще не стартовала.
А пока запустим на орбиту пивной ларек.
Это много проще, чем запустить роман. К тому же необходимо расчистить место на Безымянной улице Петроградской стороны.
Кажется мне временами, что функции любого места в нашем городе, любого здания и помещения были определены когда-то очень давно - может быть, царем Петром, - и с тех пор практически не меняются. Вернее, изменяется лишь форма, но содержание остается неизменным. Так, например, в помещении бывших царских конюшен, что на Конюшенной площади, находится ныне таксомоторный парк, а в Казанском соборе - Музей истории религии и атеизма. Кавалергардская улица названа улицей Красной Конницы -она лишь изменила цвет, в бывшем Адмиралтействе учат военных моряков, а в зале Дворянского собрания по вечерам собирается интеллигенция слушать музыку.
Наш пивной ларек на Безымянной не принадлежит к достопамятным местам, ничего там не происходило значительного, историко-революционного или литературно-художественного, но именно здесь вот уже сто с лишним лет трудящиеся пили пиво. Ларек выгоднее было бы поставить на углу Безымянной, однако его отнесли чуть дальше, то есть туда, где более века тому назад один предприимчивый немец по фамилии Кнолле организовал пивную - полуподвальное помещение, низкий сырой зал, темные дубовые столы, сейчас там книжный склад.
Пивная Кнолле исчезла в гражданскую войну. Склад был организован несколько позже. И вы представить себе не можете, но эти несколько лет безвременья (в смысле пива) доказали стойкую приверженность посетителей Кнолле к этому месту, доказали их преданность Безымянной, то есть в конечном итоге доказали, что место для пивной было выбрано не просто так, а было в этом нечто мистически-безошибочное.
Народ приходил сюда по-прежнему, располагался у заколоченных досками дверей пивной и распивал что придется.
Потому-то, когда встал вопрос об организации книжного склада в бывшем помещении пивной Кнолле, сама собою родилась мысль облегчить бедственное положение любителей пива, поставив рядом с дверями книжного склада пивной ларь -убогое деревянное строение, подле которого всегда стояли пивные бочки - их увозили, привозили; добровольцы из толпы помогали продавщице тете Зое выбивать деревянные затычки массивным конусом, скользящим по длинной блестящей трубке с краником на конце; на донца бочек ставились кружки, раскладывалась вобла (тогда была вобла), бывало и кое-что покрепче, чем пиво, и завязывалась беседа.