Однако ни хаттарцы, ни данийцы, ни локанцы не пугали жителей — молчаливое войско наступало методично, шаг за шагом уничтожая все запасы продовольствия, но не отбирая жизней. Дикари подчинялись приказам, потому что никакая общая цель не смогла бы свести воедино столько давних врагов и заставить их бок о бок губить вызревающие посевы вместо кровавой резни.
Настоящий ужас пришел позже. Его принесли на своих плечах бледные и изящные жители предгорий, в их темно-серых глазах с неподвижными зрачками таились только жестокость и равнодушие к смерти. Они никогда не проиграли бы, не будь империя так велика, и теперь получили возможность отомстить. Никакая мораль или сострадание не задерживались в их сердцах. Град стрел обрушился на тех крестьян, которые не успели уехать с первыми признаками беды. Лучникам было все равно, ребенок перед ними или взрослый, для них не существовало ни богов, ни посмертия. Ответ они держали только перед собой.
Остатки войск вместе с сибайцами хлынули к окраинам, стремясь остановить новое вторжение. Дикари не соблюдали строй, не придерживались тактики и походили на тучу прожорливых насекомых. Проникая на территорию империи, они уничтожали все на своем пути, рассеиваясь по деревням и лесам и охватывая всю территорию широким кольцом пожарищ.
Жители потянулись к центру, стремясь укрыться в столице. Собрав остатки скарба, они длинными вереницами заполонили дороги, и спешащим к месту беспорядков имперским войскам приходилось обходить их стороной.
Древняя, отчаянно скрипящая телега тащилась по дороге, то и дело цепляя бортами другие повозки. Тюки и узлы удерживались на ней только чудом; старый мерин едва перебирал ногами, двигаясь вдвое медленнее необходимого. Седой и глухой на одно ухо, но еще бодрый дед подгонял коня, то и дело выкрикивая ругательства; казалось, он просто не может сдержать переполняющее его возмущение. Доставалось и дикарям, не знающим ценности праведного труда, и дворцовым лоботрясам, допускающим такое непотребство, и двум бедно одетым юношам, лежащим на телеге. Разве можно в такое время здоровым, молодым мужчинам от беды бежать? Им бы собраться да дать отпор…
Дед разочарованно присвистнул и оглянулся, надеясь, что спутники его свалились-таки с тюков и дальше не будут раздражать его своим присутствием.
Перехватив взгляд возницы, один из юношей широко улыбнулся. Родом он был с юга Лойцзы, и узкое жилистое тело носило отметки многочисленных ран; впрочем, в глазах деда он был просто дочерна загорелым деревенским парнем.
Второй юноша лежал на спине, подложив руки под голову, и молча смотрел на проплывающие над ними легкие облака. Кожа его, и без того загорелая, приобрела оттенок обожженной глины, а кончики стянутых в высокий хвост волос и ресницы выгорели, сменив цвет с темного на блекло-рыжий.
На дне телеги ждали своего часа замотанные в ветошь длинный меч, несколько арбалетов и набор кинжалов.
Южанин, носящий имя Чен Е, после вестей о гибели своего командующего прибыл в столицу. Не то чтобы он слишком уж переживал о его смерти, скорее хотел удостовериться и подыскать другую работу, однако после церемонии прощания внезапно впал в глубокую задумчивость.
Смерть не щадит никого: ни молодого, ни старого, ни бедного, ни богатого. Ей нет дела до заслуг твоих и желаний, так есть ли смысл гнаться за нею следом, настойчиво умоляя обратить внимание? Опутанный собственными тяжелыми мыслями, Чен Е покинул столицу и вернулся в родной городок, надеясь там найти успокоение, однако не вынес и недели.
Сбежав обратно в столицу, он решил осесть там. Слова с делами у него не расходились, и месяц спустя он обзавелся женой и работой на большом постоялом дворе. Мирная жизнь обвивалась петлей вокруг горла, и стал бы Чен Е очередным полунищим пропойцей, если бы кто-то не начал разыскивать его.
Воину и в голову бы не пришло, что это дело рук воскресшего командующего, которому Чен Е когда-то принес клятву верности. Никаких сомнений у него не было — только и задержался, чтобы собрать вещи и захватить меч. Дикая степная собака недолго продержится на цепи.