— Вы сказали «нравились», но не «любили», — заметила Штелльмайер.
— Я крайне редко произношу слово «любить», госпожа судья.
Тут нелишне было бы вспомнить, что отец оставил нас, когда мне исполнилось семь лет.
Мать? Зарабатывала шитьем. Умная, скромная, приветливая женщина.
— Вы говорите о ней как-то отстраненно, — усмехнулась судья.
— Десять лет назад она погибла в автомобильной катастрофе.
Почти два часа они безуспешно вглядывались в мое детство. Стало совсем тягостно, когда к поискам присоединился друг Гвидо Денка психиатр Бенедикт Райтхофер. Он почти сливался со скульптурными изображениями деятелей истории права, украшавшими обитые деревянными панелями стены зала, поэтому я не замечал его, пока он не задал свой вопрос, вспомнив, видимо, о гонораре:
— Как часто в вашей семье случались ссоры?
— Мы были тихой семьей, господин профессор, — ответил я.
— Вы не злились на своих родителей?
— Бывало, — кивнул я, — например, когда мне хотелось почитать перед сном, а мама гасила свет. Она экономила электричество.
— Я не это имел в виду. Не казалось ли вам, что родители плохо с вами обращаются, унижают вас, вам не хватает свободы, денег у вас меньше, чем у приятелей?
— Все мои приятели были небогаты, — возразил я.
Их лица сразу помрачнели. Мой ответ им не понравился, но что я мог поделать? Психиатр что-то записал, это выглядело вполне профессионально. Казалось, он готовится поставить мне диагноз.
Первая часть заседания закончилась для меня неприятно. Женщина, напомнившая мне мать, встала со скамьи и попросила у судьи разрешения задать мне вопрос. Это всех удивило. Обычно присяжные уточняли то, что их интересует, в конце слушания или вообще молчали.
— Как вы пережили развод родителей? — обратилась она ко мне.
Судя по ее голосу, развод моих родителей огорчал ее больше, чем меня.
— Разумеется, это было неприятно. Но главное, что моя мать достойно перенесла его. Отношения оставались хорошими, если сравнивать с семьями моих тогдашних друзей. Иногда родителям лучше расстаться, чем жить вместе.
Я видел, как она восприняла мой глупый ответ. Она казалась подавленной оттого, что, по ее мнению, приблизилась к разгадке моего преступления. Зачем вообще такой культурной и чувствительной даме почтенного возраста лишний раз соприкасаться с чудовищной изнанкой жизни? Другое дело — порнопродюсер в нижнем ряду слева. Ему привычно копаться в чужом грязном белье с выражением презрительной скуки на лице. Именно с такими присяжными я хотел бы иметь дело.
Вскоре поднялся другой. Молодой человек в черной водолазке. Очки в никелированной зеленой оправе. Студент. Будущий архитектор или программист. Может, из высшего училища декоративно-прикладного искусства. Мне стало страшно. Он из тех, кто хочет знать все, кто не привык отступать перед нерешенной задачей.
— Господин обвиняемый, у меня к вам вопрос… — Я узнал этот голос. Он прервал вчерашнюю речь прокурора, заметив, что мне плохо. — Отчего умер ваш отец?
— Самоубийство.
— И вы знаете почему?
— Депрессия.
— Каким образом он это сделал?
— Застрелился.
По залу пронесся вздох облегчения. В перерыве заседания я пил таблетки.
20 глава
После перерыва я заметил сочувственные взгляды, которыми публика теперь пронизывала меня насквозь. Вероятно, мои ощущения обострились под воздействием лекарств. Я произнес ключевые слова, заронив в их души надежду. Теперь им казалось, что они сумеют освободить меня от ответственности за мой поступок, и в их лицах сквозило нетерпение. Они были готовы переступить через труп моей жертвы, лишь бы разрешить дело в мою пользу.
Они ошибались во мне, чем вынуждали меня снова и снова разочаровывать их. Пока они, наконец, не осознают, что понимать здесь нечего, я — убийца, самый обаятельный, расчетливый и коварный, поскольку намеренно не даю своему поступку какого-либо объяснения. Я использую все свои козыри, пока игра не кончена и мое преступление не превратилось в газетную пыль.
Два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь. Они не имеют права судить мое безумие, в котором убийство стало лишь кратким мигом просветления. Я слишком старательно навязывал себе нормы их жизни. С этим я вырос, жил.
— Мы вернемся к вашей предыстории позже, когда допросим свидетелей, — сказала судья Штелльмайер. — Сейчас же я предлагаю вам совершить скачок в другом направлении.