Строгий, соответственно ситуации, но не без легкой эротики темно-синий костюм дополнял аромат «Коко Шанель». Не роняя достоинства, она опустилась на простую деревянную скамью возле свидетельской трибуны.
Под яркого цвета кожей ее сапог от модного дизайнера сразу же обозначились большие пальцы ног, образовав тот самый знаменитый «ведьмин крест Делии», — ее визитную карточку, фирменный знак. В ней не было ничего настоящего, все на продажу. Повернув ко мне свою гладко причесанную и покрытую лаком кукольную головку, Делия одарила меня полным сострадания взглядом и три раза моргнула. Она старалась утешить меня, несчастного гея-убийцу. Я усмехнулся. Этим я, в свою очередь, выразил свою жалость по отношению к ней, бедной парижской декадентке. Но она подумала, что я просто восхищен ее красотой, и отблагодарила меня тем, что еще раз прикрыла глаза, опустив свои длинные ресницы. Я снова усмехнулся. Да, она была красива, и я любовался ею.
Вскоре я заметил, что мне не следует так пялиться на Делию. Потому что мое прошлое, забытое и запертое на ключ, вдруг начинает бунтовать и отчаянно ломиться в дверь.
Осознав это, я перевел взгляд на присяжных, стараясь не различать их лиц, как я научился делать. Таким образом мне удалось хоть немного собраться с мыслями и подготовиться к вопросам парижанки.
Делии напомнили, что она должна говорить только правду.
— Да, я знаю, — кивнула она.
У нее изменился голос. Прежний звучал иначе. Не исключено, Жан купил ей новый набор голосовых связок на Елисейских Полях. Что ж, старые действительно износились, столько раз повторяя попусту любовные признания какому-то ничтожному редактору.
Правда ли, что она была моей подругой?
— Да, — ответила Делия.
Без гордости, но все же подтвердила. А добровольное признание является, как известно, существенным смягчающим обстоятельством.
Когда?
Она задумалась. Я мог бы прийти ей на помощь, потому что случайно вспомнил все нужные даты. В общей сложности связь продолжалась четырнадцать лет. Как мы познакомились? Интересный вопрос, но в зале суда совершенно неуместный. Как и все, что связано с Делией. И она рассказала о неделе книги, с которой началось то блаженное время, перечислила произведения современной литературы, какие нам обоим нравились и мы, помимо всего прочего, продвигали их на рынок.
Какими ей запомнились наши отношения?
— Было хорошо, — рассудительно заметила она.
Это прозвучало как «и все-таки недостаточно хорошо».
— Сначала просто сказочно.
Она произнесла это таким тоном, словно умела мечтать.
— Ян был нежен ко мне, внимателен, чуток. Он занимался только мной. Женщина может лишь мечтать о таком любовнике.
Так продолжалось еще несколько минут. Ее похвалы угнетали меня. Она считала, что обязана это говорить ради того, чтобы господа присяжные пощадили меня, несчастного голубого убийцу.
Почему мы не поженились? Почему не создали семью? Почему у нас нет детей?
Я ей быстро наскучил. Ведь я не романтический герой, и мне нечего было предложить ей. Жизнь со мной показалась ей серой.
— К сожалению, мы не созданы друг для друга, — вздохнула Делия.
Это предложение я вычеркнул бы у любого, даже самого знаменитого автора.
— Мало-помалу мы все больше удалялись друг от друга.
«Мало-помалу» — ужасное выражение, вполне соответствующее своему кошмарному содержанию.
— Вопрос деликатный, но я вынуждена его задать, — предупредила судья. — Что вы скажете о вашей сексуальной жизни?
— Все было хорошо.
Видимо, она насмехалась надо мной.
— Первое время даже очень хорошо, — продолжила Делия. — Ян страстный любовник, мне не на что жаловаться.
Ответ прозвучал нарочито вульгарно, она переигрывала. Я прикусил язык, пока не почувствовал во рту вкус крови.
— В этом смысле все всегда работало по первому классу.
Достаточно. Меня бросило в дрожь от такой оценки наших интимных отношений.
Судья сообщила ей, что я признался в любовной связи с человеком в красной куртке и убийстве на почве ревности.
— Вчера я прочитала в газете, — кивнула Делия. — Я ничего не понимаю и не верю этому.
Теперь, очевидно, звучали ее старые голосовые связки. Странно, но она до сих пор носила их при себе.
— Ян не мог любить мужчину, абсолютно уверена. И он не убийца. Готова поклясться чем угодно. Именно для того я и прилетела из Франции, чтобы…
— Но подсудимый утверждает, что вас связывали исключительно платонические отношения! — перебила Штелльмайер.
— Не понимаю, зачем ему? — недоумевала Делия.
В ее голосе прозвучало отчаяние. Мне хотелось взглянуть на ее лицо, оно должно было выглядеть, как тогда. Но я сдержался и продолжал смотреть на присяжных, как и прежде, не различая их.
— Что вы скажете о темпераменте господина Хайгерера? — продолжила судья. — Он вспыльчивый или сдержанный человек?
— Я бы сказала, сердечный, — уточнила Делия.
Приятно слышать. Жаль, что сейчас я на стороне прокурора.
— Кто кого оставил: вы его или он вас? — подал голос Реле.
— Трудно сказать, — солгала Делия. — Мы оба знали, что дальше так продолжаться не может. Но получилось, что первой сказала я.
— Когда это произошло?
Странный вопрос… Два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь. Я затаил дыхание.
— Точно не помню, — ответила Делия тем голосом, который купил ей Лега.
Я выпустил из ноздрей воздух, точно ядовитый газ.
— Мог ли ваш разрыв сломить его, сделать другим человеком, способным убить? — спросил прокурор.
— Нет, — покачала головой Делия.
От негодования ее старые голосовые связки зазвучали с новой силой.
— Что же сделало ваши отношения под конец столь невыносимыми? — поинтересовалась судья Штелльмайер.
— Наша жизнь остановилась, — произнесла Делия. — Мы не видели никакой перспективы. Ян ушел в себя, буквально вцепился в себя зубами. Он привык работать, не выходя из дома, и совершенно не подходил для занятий журналистикой. Последние несколько лет он только и делал, что читал и писал.
Совершенно верно, пока она коротала ночи со своим писателем.
— Почему же он ушел из издательства?
— Я думаю, ему просто надоели все эти амбициозные литераторы, — предположила Делия. — Он же работал на них, как слуга.
Конечно, а Делия стала для одного из них примадонной и музой.
На скамье присяжных началось движение. Снова поднялся молодой человек с обритой головой.
— Госпожа свидетельница, вы сказали, что подсудимый только и занимался дома тем, что читал и писал. Что же он писал?
— Не знаю, — пожала плечами Делия. — Он окружил себя тайной. В конце концов у нас не осталось общих тем для разговоров.
— Господин Хайгерер…
Это прозвучало, как звонок будильника. Он обращался ко мне. Я хотел подняться, но ноги отчего-то стали ватными.
— Можете сидеть, — разрешила Штелльмайер.
— Над чем же вы так упорно тогда трудились? — спросил студент.
Я усмехнулся. Я чувствовал, как мои губы касаются век Делии. В таком состоянии мне было трудно открыть рот.
— Я вел дневник, — ответил я. — Иногда я писал для газеты. Не все успевал сделать в редакции, а дома работалось спокойнее.
— Но ведь ты пытался начать роман, — напомнила Делия.
Зачем она так?
— Ах, это…
Я громко рассмеялся. Теперь я испугался не на шутку. Ее парижские ресницы словно околдовали меня, а взгляд высасывал все соки. Я встряхнулся, прогоняя наваждение.
— Я действительно написал пару несвязанных фрагментов, так, в порядке эксперимента, — пояснил я, — но быстро покончил с сочинительством. Это было нечто вроде упражнения, разминки для пальцев…
Я говорил и говорил, сам себя не слушая. Наконец ресницы Делии отпустили меня. Похоже, я снова ей наскучил.