…Ученые друзья Фарадея, особенно Ричард Филиппе, были озабочены его материальной необеспеченностью.
— Обидно видеть, — часто говорил Филиппе, — какую громадную работу для Королевского института и для пользы английской науки несет этот человечище и сколь ничтожно вознаграждение.
Некоторые из высокопоставленных членов Королевского общества тоже принимали близко к сердцу положение Фарадея. В 1835 году они возбудили ходатайство перед правительством о предоставлении Фарадею государственной пенсии.
Научные заслуги Фарадея были так велики, что ходатайство это было без спора признано подлежащим удовлетворению. 26 октября 1835 года Фарадей был вызван в приемную канцлера казначейства лорда Мельбурна.
Ученый неохотно собирался на это свидание с министром.
— Я жалею, что Филиппе заварил эту кашу и что я не воспротивился тогда его намерению, — говорил он Саре, надевая белый жилет и черный фрак, чтобы ехать в министерство. — Пристало ли мне пользоваться милостью высоких учреждений, от которых я всегда бегал, как от огня?
Он уехал недовольный, а когда вернулся, Сара испугалась: муж едва мог говорить от гнева.
— Началось с того, что секретарь лорда Мельбурна допрашивал меня целый час о моем происхождении, положении и о моих убеждениях, — рассказал он, когда немного успокоился. — Потом сам сиятельный лорд принял меня в своем кабинете стоя и не предложил мне сесть. С первых же слов он высказал мне, что в общем-то считает нелепостью всю систему выдачи государственных пенсий литературным и научным деятелям, — нелепостью, слышишь ты?
— Что же ты ему ответил? — спросила Сара.
— Я ничего не сказал, просто поблагодарил за аудиенцию, откланялся и вышел. Но я ему напишу.
На другое утро лорд Мельбурн получил по почте следующее вежливое, но решительное письмо:
«Милорд! Поскольку разговор, которым вы почтили меня, дал мне случай познакомиться с Вашим взглядом на пенсии ученым, то я чувствую себя вынужденным почтительно отказаться от подобного покровительства с Вашей стороны. Я не могу, сохраняя уважение к самому себе, принять из Ваших рук, милорд, то, чему Вы дали в разговоре со мной столь выразительную оценку».
Сара была сильно опечалена таким оборотом дела. Она не видела ничего унизительного в получении государственной пенсии, а сводить концы с концами в своем хозяйстве ей становилось все труднее. Майкл целиком содержал мать и часто помогал сестрам. Кроме того, тяготясь своей бездетностью, супруги взяли к себе на воспитание маленькую племянницу Сары, Маргариту. Саре казалось, что, может быть, муж напрасно так близко принял к сердцу слова лорда-казначея. Однако видя, как сильно Майкл был возмущен, она не решилась высказать свое мнение и только молча вздыхала.
Спустя несколько дней в скромной квартирке Фарадеев появилась изящно одетая дама. Леди Мэри Фокс вместе со своей дочерью Каролиной была постоянной слушательницей лекций Фарадея и его горячей почитательницей. Вместе с тем по своим светским связям леди Фокс хорошо знала лорда Мельбурна.
Гостья казалась расстроенной.
— Что вы наделали, дорогой мой мистер Фарадей? — начала она еще в прихожей. — Вы испортили все дело, налаженное вашими друзьями.
— Я в этом не повинен, — отвечал довольно хмуро Фарадей. — Яс самого начала их предупреждал, что ничего путного из этого не выйдет.
— Однако указ о пенсии для вас был уже готов к подписи и был бы теперь подписан, если бы не ваша обидчивость. Поверьте мне, лорд Мельбурн хороший человек, только слишком прямой и может иногда быть бестактным. Ручаюсь вам, что он совсем не хотел вас обидеть.
— Я не думал обижаться, — сказал Фарадей, пододвигая кресло своей гостье. — Но я подумал, что если хлопоты о пенсии дают основание государственному чиновнику обращаться со мной, как с назойливым просителем, то в какое же зависимое положение поставит меня получение пенсии? Я стану тогда чем-то вроде маленького государственного чиновника. А я дорожу своей независимостью.
— Это просто чудачество! — решительно объявила леди Фокс. — Даю вам слово, что я все это улажу. Разрешите мне только передать лорду Мельбурну, что вы жалеете о происшедшем и согласны принять пенсию.
— О моем поступке я ничуть не сожалею и своего решения изменить не могу, — спокойно отвечал ученый.
Еще целый час билась энергичная доброжелательница Фарадея, уговаривая его не настаивать на своем отказе. Так ничего и не добившись, она спросила:
— Неужели же нет никакого условия, при котором вы согласились бы взять свой отказ обратно?
— Такое условие есть, — отвечал Фарадей, — но вряд ли оно выполнимо. Я соглашусь принять пенсию, если лорд Мельбурн возьмет обратно свои слова, и притом в письменной форме.
— Вы требуете невозможного! — с досадой ответила леди Фокс, направляясь к двери.
Однако в дело это вмешались лица, еще более влиятельные. О происшествии заговорили газеты. Прошло всего несколько дней, и Майкл Фарадей получил от лорда Мельбурна извинительное письмо, которым остался вполне удовлетворен.
— Видишь ли, — говорил он Саре, — ведь я вступился не за свою личную честь, а за достоинство ученого. Надо научить людей, имеющих власть, уважать деятелей науки по их действительным заслугам, а не по титулам и происхождению.
Пенсия Фарадею в размере 300 фунтов стерлингов в год была утверждена королем.
Спустя несколько лет один из друзей сообщил Фарадею, будто его собираются возвести в дворянское достоинство. Ученый ответил на это так:
— Я счастлив, что у моего имени нет приставки сэр, и совсем не намерен ее принимать.
В другом случае, по поводу награждения деятелей науки дворянством и титулами, Фарадей говорил:
— Сколько есть в Англии крупных ученых? Два-три десятка. А дворян тысячи. Что же прибавится к славе ученого, если его, принадлежащего к лучшей двадцатке, поставят в ряд с тысячами? Такое отличие не возвышает, а принижает. Я думаю, что нет такой награды, которая была бы выше удовлетворения от успешных результатов научного исследования. Но особенно нелепо, когда ученому жалуют дворянство или титул баронета.
Совсем иначе принимал Фарадей почетные грамоты и знаки отличия от научных учреждений. Их он очень ценил и дорожил ими. Однако когда к нему, уже на склоне его лет, явилась депутация с предложением принять пост президента Королевского общества, он отклонил эту высокую честь.
— Мое первое знакомство с президентом Королевского общества было не из приятных, — шутя говорил он своему ученику Тиндалю, вспоминая свое юношеское обращение к сэру Джозефу Бэнксу. — Кроме того, я всю жизнь старался не брать на себя никаких обязательств, кроме тех, которые могу действительно выполнить. Уверяю вас, Тиндаль, что, если я приму честь, которую мне предлагают, я не смогу поручиться за целость своего рассудка в первый же год председательства. И потом, знаете ли, я хочу остаться до конца просто Майклом Фарадеем.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
овый лекционный зал Королевского института был переполнен. Фарадей читал свою очередную лекцию для юношества. Начиная с 1826 года такие лекции устраивались ежегодно во время рождественских каникул.
Веселая, нарядная молодежь заполняла скамьи, но рядом с юношескими лицами виднелось немало почтенных, даже седых голов. Лекции Фарадея привлекали людей разнообразных возрастов и всевозможных профессий. Отцы и матери часто приходили вместе со своими детьми.
Рядом с лектором стоял высокий худой человек с военной выправкой. Он выполнял опыты, которые требовались по ходу лекции. Сержант Эндерсон когда-то служил в артиллерии, потом попал в лабораторию Военной академии и хотя мало интересовался химией, но выделялся необычайной исполнительностью и актуальностью. Фарадей познакомился с ним, когда изучал по специальному поручению Королевского общества возможность улучшения оптического стекла[19]. Для этих опытов была построена во дворе Королевского института особая лаборатория с плавильной печью; обязанностью сержанта Эндерсона было поддерживать равномерный жар в печи.
19
Оптическое стекло — стекло, идущее на изготовление оптических приборов, то есть телескопов, микроскопов, биноклей, очков, луп и т. д. Оптическое стекло должно быть особенно прозрачным и однородным.