В двадцать лет написать серьезную научную работу; открыть «веселящий газ» — закись азота; перевернуть вверх дном многие представления о химических элементах; в двадцать девять лет получить премию французской Академии наук; в тридцать четыре года стать самой блестящей фигурой английской науки, ученым, которого знал весь мир, — кого из служителей науки не заставит восхититься столь блистательная биография!
Таков был сэр Гемфри Дэви, великий ученый, баловень судьбы, когда Майкл Фарадей увидел его впервые в лекционном зале Королевского института.
Состав слушателей здесь был совсем иной, нежели у мистера Татума. Майкл очутился рядом с двумя дамами в огромных, причудливых шляпах. Ему было очень не по себе в этом обществе, но он храбро вынул свою тетрадь и приготовил карандаш.
Сначала к столу подошел лаборант и начал устанавливать приборы для опытов. Наконец появился и сам Дэви, в ярко-синем фраке с кружевными манжетами и в узких белых брюках, изящный и уверенный в себе, как всегда.
Когда лаборант объявил, что будет прочитана лекция о хлоре, по залу пронесся легкий шепоток восхищения. Еще бы! Совсем недавно за работы в этой области Гемфри Дэви чествовали, как полководца, а король Англии Георг III пожаловал ему дворянство.
Лекция началась. Дэви говорил хорошо поставленным голосом, выразительно жестикулируя…
Заняться хлором английских химиков побудило быстрое развитие текстильной промышленности. Хлор применялся для отбеливания хлопковых тканей. Понятно, как было важно знать все основные свойства этого вещества. До тех пор хлор считали сложным телом. Переубедить сторонников этой теории было не так-то легко: ведь в природе хлор в чистом виде не встречается. Он известен в соединении с металлами и входит в состав соляной (хлористо-водородной) кислоты.
Но в начале XIX века в химии еще держалось мнение Лавуазье, что всякая кислота непременно содержит кислород. Искали его и в соляной кислоте. Где же он? Лавуазье утверждал, что хлор не простое тело, а соединение некоего элемента мурия с кислородом, Соединение это очень прочное, и поэтому еще не удалось его разложить. Этим Лавуазье объяснял, почему ни мурий не выделен в чистом виде, ни кислород не поддается обнаружению в хлористых соединениях. Дэви опроверг мнение Лавуазье, блестяще доказав, что хлор — неразложимое, простое тело, элемент…
Дамы делали неуверенные заметки в записных книжечках. Майкл быстро писал в своей тетради. Он не пропустил ни одного слова из лекции.
Когда лаборант начал демонстрировать опыты, а Дэви уверенно и отчетливо объяснял смысл каждого эксперимента, Майкл Фарадей был покорен.
Величественное зрелище того, как из развалин ложных мнений вырастает новая, основанная на опыте научная истина, пленило юношу. Он понял, что в этом-то и состоит жизнь науки и что сокровенная сила великих ученых заключается в свободе от предвзятых мнений.
Четыре лекции прочитал сэр Дэви. Это были четыре счастливых, радостно волнующих вечера в жизни Майкла-переплетчика. Вскоре, положив конспекты этих лекций в основу, он написал свою первую работу — общий очерк тогдашнего состояния химии. Руки его по-прежнему переплетали книги, голова же была полна мыслями о химических реакциях, а в сердце крепло совсем новое, твердое решение — добиться возможности заниматься наукой.
Но как это сделать? С чего начать?
После некоторого раздумья Майкл решил написать сэру Джозефу Бэнксу, тому человеку, который представлялся ему главой ученого мира. Бэнкс состоял президентом Лондонского королевского научного общества. Это общество существовало уже сто пятьдесят лет, Оно издавало книги, оно присуждало премии, оно имело свои лаборатории и библиотеки.
Майкл написал сэру Джозефу Бэнксу письмо, в котором чистосердечно объяснил свое положение, свои интересы и свои желания; он просил сэра Бэнкса помочь ему получить какое-нибудь, хотя бы самое ничтожное, место при каком-либо из научных учреждений общества, где он постарался бы быть полезным науке и в то же самое время мог бы пополнить свое образование.
Майкл сам отнес свое письмо и отдал его швейцару. На другой же день он пришел за ответом — его не было. Ответа не было ни в этот день, ни в последующие семь дней, пока, наконец, Майкл не понял, что ходить к сэру Бэнксу бесполезно. Занятый своими президентскими делами, высокородный сэр Бэнкс вряд ли удосужится прочесть письмо какого-то ничтожного переплетчика.
Был конец сентября 1812 года. В лавке Рибо по вечерам шли горячие политические споры: Наполеон перешел границу России. Любители предсказывать будущее спорили: как развернутся дальнейшие баталии? И не поведет ли император свои войска через Азию к границам Индии?
Майкл Фарадей на этот раз плохо вслушивался в споры: он обдумывал свое собственное будущее. На днях должен был окончиться срок его ученичества. Рибо объявил ему, что он не в состоянии держать больше чем двух мастеров и что он уже рекомендовал Майкла своему соотечественнику-французу господину Делярошу…
Новый хозяин был пожилой человек с черными (лазами и черными полуседыми волосами, высокий, плотный и крайне вспыльчивый.
Через несколько дней после поступления Майкла к господину Делярошу тот нашел, что новичок медленно работает.
— Мне лентяев не надо! Живо рассчитаю! — кричал, замахиваясь на Майкла, багровый от гнева хозяин.
— Можете рассчитать сегодня же, — спокойно отвечал Майкл, — но предупреждаю: если хоть пальцем до меня дотронетесь — пойду жаловаться.
Такие случаи повторялись часто. Майкл приходил домой бледный и молчаливый. Он больше не производил опытов. Мысли его были направлены на то, как выбиться из тягостной зависимости, как избавиться от грубости, от унижений, от двенадцатичасового унылого труда.
Как-то вечером, в печальном настроении, Майкл зашел в лавку Рибо. В дверях он столкнулся с мистером Дансом.
— Как дела, мой молодой друг? — спросил мистер Данс. — Вы что-то невеселы.
— Да, живется плохо, — признался Майкл и рассказал про своего нового хозяина. — Мне бы очень хотелось, — добавил он, — получить какое-нибудь, хоть самое скромное, место при научном учреждении.
— Так вы бы обратились к сэру Гемфри Дэви, — сказал мистер Данс. — Я думаю, он может вас устроить.
Майкл посмотрел на своего собеседника недоверчиво: он вспомнил свое неудачное обращение к сэру Бэнксу.
— Напишите Дэви, — повторил мистер Данс. — Он сам был знаком с нуждой и выбился с помощью добрых людей. Он вас поймет.
…На этот раз Майкл долго писал письмо. К нему он приложил очерк по химии, написанный после лекций Дэви. 20 декабря 1812 года он отнес толстый пакет в Королевский институт.
Прошло несколько томительных дней ожидания. Был праздник рождества, и Майкл не пошел на работу. Десятилетняя Мэгги с голубым бантом в распущенных локонах вертелась возле праздничного стола и все время болтала.
— Наверное, Бетси скоро уже придет, — говорила она. — Я думаю, она принесет бэби с собой; погода хорошая. А вон прошел почтальон. Куда это? Кажется, к нам. Майкл, тебе письмо, наверное, от Аббота!
Майкл взял письмо из руки сестренки, и сердце его забилось. На большом конверте сияли золотые буквы:
«Королевский институт Великобритании».
Майкл развернул лист толстой лощеной бумаги и прочитал:
«Сэр! Мне чрезвычайно понравилось доказательство Вашего доверия ко мне. Ваши записи обнаруживают большое прилежание, внимание и силу памяти. Сейчас я уезжаю из города и вернусь не ранее конца января; тогда я охотно готов повидать Вас, когда Вам будет удобно. Я буду рад, если смогу быть Вам полезен; я хотел бы, чтобы это было в моих возможностях.
Готовый к услугам
Г. Дэви».
…В один из последних дней января 1813 года Майкл подходил к красивому зданию Королевского института. Строгие колонны фасада, большие окна, дубовые двери — все было внушительно, солидно, прочно.