И что? – английский начальник вытолкнул «Варяг» с «Корейцем» навстречу неминуемой гибели.
Конечно, Япония оказала честь экипажу «Варяга». Так как три эскадры дрались с ним, более двадцати вымпелов, превышающих по мощности залпа наш крейсер в тридцать шесть раз.
Задумайтесь, Алексей Максимович, как ни вышколен Ваш полк – Ваша, Ваша, голубчик, заслуга, но тридцать шесть полков, всё же, Вы в бою не одолеете.
И даже при этих условиях «Варяг» нанёс серьёзнейшие повреждения тяжёлым броненосцам, превосходящим его главный калибр, трём крейсерам Японии. Уничтожил несколько миноносцев.
Герои, безусловные герои, а Руднева – ретивые наши кликуши ещё и обвинили: «Почему он, видите ли, не сдался в порту на милость японцев». Вот в чём дело.
Подлые пораженцы, они в этой войне, тайно желают поражения России, понимая, что тем самым – добьются новых заказов, новых милостей, новых капиталов.
Война, Алексей Максимович, это не суть самостоятельное дело. Это выражение того курса, коим шло государство задолго до неё. В войне же лишь наиболее рьяно, быстро, глубоко и страшно уродливо обнажаются все недостатки и недочёты довоенной жизни государства.
Сколько раз я говорил Алексееву – возьмите всё в свои руки, Вы ведь наместник Государя, самый облечённый властью человек за Уралом. Вам должен подчиняться флот, армия, моя армия. И все мы должны действовать по единому плану. Разве у Японии такой ресурс, такие возможности, как у России?
Да она бы, зная нашу сосредоточенность, централизацию власти, будучи, при этих условиях, предостережённой Англией, Францией, Америкой – и не посмела бы выступить против России.
И вдруг после этих слов загорячился:
– Нет, нет, Вы не подумайте, Алексей Максимович, что я от себя вину отвожу. Я во многом виновен, виновен в том, что терплю таких, как Ренненкампф, Стессель… А если уж по правде – не мой это крест. Не по силам он мне оказался. К слову, я предупреждал Государя об этом, что подчиняюсь лишь обстоятельствам и беру на свои плечи ответственность за армию лишь потому, что отчётливо, как военный министр, осознаю, что лучших генералов нет.
Дожили, Алексей Максимович. Все новые, при этой власти пожалованы высокими отличиями, но не имеют никакого опыта вождения войск, а за моими плечами, всё же, служба с незабвенным Скобелевым, тяжёлые походы в пустыне.
Поэтому и согласился, зная, что позор неминуемо падёт на мою голову.
Да что моя судьба? Я могу и учительствовать пойти. А вот за державу – обидно. Нет властителя, как Пётр, чтобы её за боярскую броду тащил к современной жизни.
Когда я настаивал на образовании в пехотных полках пулемётных рот, знаете, что мне ответил Государь: «Алексей Николаевич! Это же сколько патронов надо. Где я Вам такую пропасть их наберу?».
А Вы думаете, что Куропаткин во всём виновен…
Каледин возразил:
– Я так не думаю, Ваше Высокопревосходительство. Напротив, это Вы мне глаза открыли на всё, что происходит. Я, конечно, не представлял того, что болезнь зашла так далеко. Больна сама Россия, а её болячки, с неотвратимостью, проявляются и в армии.
Спасибо Вам, Ваше Высокопревосходительство, за откровенность, за науку. Такого в учебниках не вычитаешь. И знайте, что я, отныне, ваш соратник и Ваш ученик, если позволите.
Куропаткин крепко пожал руку Каледину:
– Тогда уж позвольте заключить, Алексей Максимович:
России не позволят выйти из этой войны. Завершится она позором, её ввяжут в новую, ещё более страшную, в которой уже не устоит и сам государственный строй.
Вы скажете – откуда такие пророчества? Нет, Алексей Максимович, я не хиромант, гадалок не признаю. Я просто внимательно читаю материалы печати, и в ней, с изумлением, нахожу, что банкир Шиффен, отказавший в кредитах Государю и финансирующий войну Японии, именно о таком раскладе мировых сил и их целях пишет.
Куропаткин энергично встал из-за стола, взял газету, где какая-то статья была подчёркнута красным карандашом, и, остановившись возле Каледина, прочитал ему некоторые выдержки:
«Мы не простим России векового закабаления еврейства и гонений на евреев. Мы будем вредить ей, где это представится возможным, подрывая и изматывая её силы.
Завершив один военный поход, мы будем готовить и финансировать другой. И так, до того предела, когда этот оплот славянства, ненавистный нам как по религиозным мотивам, так и как носитель духа бунтарства и свободомыслия, культивирующий идею пан-славянизма, не падёт под нашими ударами.
В России нас интересует лишь одно – её недра, её необозримые просторы, её богатства.
И мы завладеем ими, если наберёмся терпения и будем слаженно вести работу как извне, так и внутри страны, через наших ставленников и единомышленников».
– Вот, Алексей Максимович, программа и цель сил, враждебных России.
А война с Японией – лишь горькая частность, лишь одно ничтожное звено в цепи грозных нарастающих событий.
Но если это звено лопнет, государственный корабль полетит в стремнину, в пропасть.
Я предупреждал Государя, сколько ему отправил личных посланий! – но он не внемлет голосу разума. Старается не замечать надвигающейся бури.
не представлял того, что болезнь зашла так далеко.
И Вы правы, что больна сама Россия, а её болячки, с неотвратимостью, проявляются и в армии.
А это, согласитесь, далеко не лучшая позиция. Лучше с открытыми глазами встретить опасность и предупредить её, нежели дожидаться удара в спину и при этом ничего не делать по своему спасению.
Так что, Алексей Максимович, чашу позора выпью, а там – учительствовать. Больше не хочу ни к какому государственному посту прислоняться. Учить детишек – самое святое дело.
И не знали они оба, что именно так и произойдёт в будущем. Оболганный и несправедливо обвинённый во всех смертных грехах, Куропаткин будет отставлен со всех постов и удалится в родовое имение, где и будет, до 1926 года, учить детей.
Не тронет его ни белая, ни красная, затем, власть.
Белым он, наотрез, откажет в своём участии в их движении, а красные – почитая его за виновника поражения царизма, так же оставят в покое.
И умрёт сельский учитель, полный генерал Куропаткин, герой Туркестанских походов, бывший военный министр, кавалер всех существующих наград империи, в полной безвестности и будет похоронен родителями своих учеников на сельском кладбище Псковской губернии, где его прах покоится и поныне.
А Каледин, после Японской войны, никогда не увенчивал свою грудь орденами, пожалованными ему, высочайше, за реальные подвиги и проявленное мужество в войне с Японией.
Эти ордена жгли ему грудь, а позор и бесчестие, перенесённые государством, он воспринимал как личные.
Он долго осмысливал свой разговор с командующим, делал пометки о собственных выводах, и вскоре в военных журналах появилась серия его статей с разбором причин неудач русского воинства в борьбе с Японией.
Странное дело, все, кто его знал, словно вернулись к тому юношескому выступлению юнкера на военно-научной конференции в далёкие и беспечные лета.
Ибо всё, что он с тревогой отмечал, обнажилось и проявилось в ходе войны ещё в большей степени.
Что, в конечном счёте, и привело Россию к унизительному поражению.
Грозные события, возникшие в народной гуще по всей России, как последствия войны, в которой раскроется полководческий талант Каледина, революционные выступления масс, скоро затмят собой даже военный проигрыш, ибо они приведут Россию к гораздо большим потрясениям, нежели поражение в Японской кампании.
Но до этого надо было ещё дожить.
Слава Богу, что Алексея Максимовича в той войне с японцами судьба хранила, и он, в это время, поняв, что в строю его не ждёт ничего значимого и интересного, решил завершить Академию Генерального штаба.
Как командир полка и орденоносец, причём – удостоенный ордена Святого Георгия-Победоносца, в академию он был принят без экзаменов и очень скоро его авторитет стал столь высоким, что его даже привлекали к чтению лекций по истории войн на младшем курсе.