Именно поэтому мы и проигрывали все войны, после Екатерины Великой.
Все государственные дела пришли в упадок, и такое государство не могло выпестовать героическую армию, непобедимую.
Он вновь забегал по комнате и надрывно, с болью в сердце выдохнул:
– Нет, милый Алёша, армия – суть отражение всех нравов, которые царят в Отечестве, особенно – там, – и он при этом указал пальцем вверх.
Высшее государственное руководство, и это мы с тобой сполна почувствовали в 904–905-м годах, на руководящие должности выдвигает лукавых царедворцев, прости – холуев, при которых только и удобно их подлинным властителям.
Люди же беспокойные, пытливого ума, твёрдой воли, самобытные и самостоятельные – в качестве военных вождей не нужны и даже опасны.
Я думаю, милый Алёша, даже то, что ты назначен командиром корпуса, а я – командующим армией, страшное недоразумение.
Разве мы режиму нужны? Мы ему неудобны и даже… опасны.
Ты ведь видел, кто, через одного человека, стоял вместе с нами в строю на аудиенции у Государя.
Ренненкампф! Вот что чудовищно. Знает ведь Николай, что я ему морду бил под Мукденом. Знает. Даже сказал мне это в беседе.
Но толку что из этого? Этого шкурника – на армию? А там, попомнишь моё слово, и фронт доверят. Всенепременно.
Вот от чего гибнет Россия. Её откровенным врагам, проходимцам и шкурникам – вверяются огромная власть, возможности.
Но именно Ренненкампф ближе и роднее власти, нежели мы с тобой.
Он с ней сроднился, сросся, а то, что Отечеству этот симбиоз будет стоить – не важно совершенно. Не думают об этом власть предержащие.
Он же предаст – и землю нашу, и трон – всё и всех предаст ради собственных выгод.
– Мы с тобой эту беду увидели в полном расцвете в Японскую войну.
Высшее руководство совершенно не было готово к тому, чтобы оправдывать своё положение.
Стессель – предатель и изменник, получает такие полномочия, которые не снились ни одному командующему.
Куропаткин – можно его критиковать, но бесправный военачальник – страшное явление на войне. А у него прав никаких не было ни над флотом, ни даже над полевыми армиями. И он только четыре месяца из семнадцати, что длилась война, обладал властью Главнокомандующего, но уже на этапе катастрофы, когда выправить что-либо было уже просто невозможно.
Разве при таком положении добиваются успехов?
Такая же ситуация и сегодня. Может ли слабый и безвольный человек властвовать над армией? К тому же – совершенно непрофессиональный, не получивший никаких навыков в управлении войсками.
Таких проблем я могу тебе назвать великое множество. Да и ты всё это знаешь ничуть не хуже меня.
Посмотри на положение младших офицеров. Беспросветная нужда, отсутствие гарантий на достойное содержание по завершению службы, привело к тому, что в армию просто не идёт лучшая часть молодёжи, а многие – приняли все возможные усилия, чтобы бежать из армии, под любым предлогом.
Остались лишь те, кто иного применения себе найти не мог, да ещё мы и наши проверенные товарищи, но таких ничтожно мало.
Все училища – двухгодичные. Что это? Это же даже не среднее образование, а к высшему – у офицера путь отрезан практически вообще, так как в академию Генерального штаба, это мы с тобой знаем по себе хорошо, попадают лишь счастливцы.
Ничтожный процент! А ведь молодёжь должна и хочет учиться. Почему же эту очевидную истину не понимают верхи?
Двухгодичное училище и, если повезёт – капитанский чин по увольнению – вот удел почти всех, кто связал себя с военной службой.
И тут же, повторюсь ещё раз, для контраста – бездарность руководства в высшем эшелоне армии. Если у нас Сухомлинов, эта балерина, в военных министрах – это уже страшно. Он больше озабочен краской для своих усов, и лакировкой ногтей, нежели положением дел в армии.
Как мог такой человек стать во главе военного ведомства? И кто его на эту роль назначал? Государь ведь, только он, больше некому.
А Сухомлинов ведь не сам по себе существует, он ведь за собой привёл себе подобных и рассадил их на ключевых постах. А это уже государственное преступление, хуже предательства.
Поэтому мы и видим страшные поражения в ходе этой войны.
Он даже закричал, схватив Каледина за мундир:
– Мы, имея двукратное превосходство над немцами, потерпели разгромные поражения уже на начальном этапе войны – и Лодзь, и Варшава, и Восточная Пруссия, и Сальдау – проигрываем всё и везде.
Мы же с тобой помним, как негодовали моряки в Японской войне, так как наши снаряды генерала Бригса для корабельной артиллерии, не взывались, даже прошивая обшивку бронированных кораблей, а японская шимоза – всё сметала на своём пути, встретившись с любым препятствием, даже самым незначительным.
Это звенья одной цепи, всё той же – Россия никогда не была готова к войне. И речь здесь не идёт о нашем солдате, мужественном и неприхотливом, а речь – о способности высшего руководства проявить свой талант, свою волю на поле брани.
Наш генералитет, за исключением десятка человек, с немецким бороться не может. Последний превосходит наших по уровню военной подготовки, командованию реальными войсками, в бою, а не созданными специально, под угодных, командами, которые ничего на поле боя не решают и воевать не способны.
Поэтому такие ужасающие потери среди кадрового офицерства в начале войны, когда три четверти его были просто выбиты в первых же сражениях и боях.
А прибывшие на фронт – не могли уже взять в свои руки дело обучения и воспитания пополнения, которое к выполнению боевых задач в современной войне, совершенно не подготовлены.
Правильно мне говорил генерал Слащёв-Крымский, что армия, уже к пятнадцатому году, превратилась в собранное с бору–по сосенке, войско, которое никакой связи с народом не имело, и интересы его не представляла и не защищала.
Вот главные причины наших поражений в начале войны.
А ещё – отвратительное обеспечение войск. Ты ведь мне сам рассказывал, как в дивизию получал, вагонами, иконы. Тоже самое пережил и я в своём корпусе.
А когда кадровая армия была выбита, кто пришёл ей на смену?
В запасных частях у людей даже кровати не было своей, спали по очереди, по очереди же питались и в столовой.
С батальоном, в котором людей было больше, чем в двух полках, занимался отсталый и утративший любую перспективу офицер, из запасных, да инвалидов.
С солдатами занимались лишь вновь произведённые прапорщики из нижних чинов, назначенные даже ротными командирами. Но они ведь сами ничего не знали.
Он даже забегал по номеру, да так, что и пол скрипел под его красивым и таким массивным телом:
– Ты знаешь сам, по своему опыту, что у нас в полках, на начало 15-го года, оставалось по 8–10 кадровых офицеров. Задумайся! Кому же было вести войска в бой? И всё почему? Потому, что порочна сама практика, обязывающая офицера быть в первых рядах атакующих войск. Сколько мы с тобой чернил перевели и бумаги, борясь с этим головотяпством преступным, а воз и ныне там. Никто не хочет пересмотреть эти давно устаревшие положения боевых уставов, не соответствующие требованиям дня.
И это, Алёша, в начале года! Прошло всего лишь несколько месяцев с начала войны. И что мы будем делать дальше?
Поражения на поле брани возвращаются в общество бунтами и революциями. Вот чего я боюсь, дорогой Алёша. Не жизни своей жаль, что наша жизнь значит для России, а жаль того, что в ней перестал наличествовать смысл.
Распутин назначает министров, на фронты – Главнокомандующих. Какое же это государственное совершенство и устройство?
Не забудем, что поражение в войне с японцами породило революцию, а что будет с Россией, если мы проиграем эту войну?
Десять миллионов под ружьём… Страшно даже подумать, дорогой Алёша, во что может это вылиться.