Исчерпав все резервы, растратив накопленный запас боеприпасов, и, особенно, артиллерийских снарядов, войска Каледина остановились.
Командующий требовал от фронта помощи и подкреплений, снарядов.
Но Брусилов был бессилен что-либо сделать.
Он такие же вопросы ставил перед Ставкой, просил Алексеева убедить Государя, чтобы тот отдал приказы о начале наступления соседних фронтов, активизации боевых действий союзников.
Но ничего этого не произошло.
Западный фронт генерала Эверта увяз в приграничных боях и не смог продвинуться вглубь территории противника ни на шаг.
Недвижимо стоял и Северный фронт.
Никакого взаимодействия армии не было организовано Ставкой с флотами – Черноморским и Балтийским.
В результате этого все наши преимущества над противником, в основном – в живой силе, сходили на нет.
И здесь Каледин проявил свои лучшие качества современного военачальника – он, только со своей армией, без поддержки корпусов соседей – ещё более полумесяца сдерживал натиск преобладающих сил противника – без снарядов, без патронов, только на вере людей в своего командующего.
***
Каледин властной рукой еле сдерживал своего жеребца, всего мокрого. А в паху – даже в пене.
Бешеная скачка не остудила его кровь, и он не вошёл, а ворвался в кабинет Брусилова:
– Ваше Высокопревосходительство!
Моя армия сделала всё, что могла и даже больше. Всё, что было в человеческих силах, мы свершили. Больше держаться против преобладающих сил противника нет никакой возможности. Особенно, если тебе не дают поднять голову от огня артиллерии и пулемётов.
Голос его звенел от отчаяния и возмущения:
– Прикажите армиям Лечицкого и Щербакова наступать. Пусть отвлекут на себя противника, и мы одним ударом, я верю в своих людей, опрокинем врага, и на его плечах ворвёмся в границы Германии. Особенно – если Вы, Ваше Высокопревосходительство, усилите армию хотя бы двумя-тремя свежими дивизиями.
Растерянный и бледный Брусилов, всегда умеющий держать себя в руках, пребывал в полной растерянности:
– Алексей Максимович, голубчик, Вы не знаете всей пропасти в положении дел в армиях Ваших коллег.
Убыль по личному составу у них составляет более, нежели пятьдесят процентов. Снарядов нет вообще, патронов – по полторы обоймы на винтовку. Полностью расстроена кавалерия, лошади выбились из сил, нет фуражу.
Само страшное, Алексей Максимович, в полках – осталось в живых по три-четыре офицера. Многие полки я вынужденно вверил под начало поручикам.
Тяжело вздохнув, сел напротив Каледина за приставной столик, и с болью в голосе сказал:
– Алексей Максимович!
Я очень дорожу Вашим мнением, поэтому не думайте, что я за всем происходящим наблюдаю молча и беспристрастно.
Я потребовал от Государя, при личной аудиенции, отлучения меня от должности Главнокомандующего, ежели не будут поддержаны войска фронта.
Он вскочил и даже забегал по кабинету:
– Это же чёрт его знает, но успех фронта не был поддержан соседними фронтами. Ежели бы Эверт и Рузский поддержали наше наступление – Германия и Австро-Венгрия были бы повержены.
Он ударил кулаком по столу, что было совсем для него несвойственно, и горестно заключил:
– Не мне, России нужна была эта победа. Только в результате её можно было избежать потрясений в стране. А они грядут.
И теперь, дорогой Алексей Максимович, революции не избежать.
Слишком велико недовольство правящим режимом в стране. Нарастает голод. А кормильцами – мы завалили всю Европу, до Салоник включительно.
– Поэтому, Ваше Высокопревосходительство, – неожиданно для Каледина произнёс Брусилов, – господин генерал от кавалерии…
Каледин как-то даже злобно перебил своего Главнокомандующего:
– Вы забылись, Ваше Высокопревосходительство, в этом чине пребываете Вы, а я – генерал-лейтенант. И до чинов ли сегодня? Россия гибнет, а мы о чинах будем печаловаться?
Брусилов тепло положил руку на плечо Каледину, и протянул ему золотые погоны, без звёзд, с вензелем « Н » и короной.
– Нет, Ваше Высокопревосходительство, я ничего не придумал, и Вы не считайте, что Ваш Главнокомандующий утратил здравый рассудок.
Указом Государя Вам присвоен этот высокий чин, и, я думаю – вполне заслуженно. Кроме того, досточтимый Алексей Максимович, вы удостоены ордена Святого Георгия III степени.
Позвольте, уважаемый Алексей Максимович, вручить Вам, по поручению Государя, этот полководческий орден.
И, простите своего Главнокомандующего, Алексей Максимович, что он не Господь Бог и не смог свершить невозможное.
Тут же посуровел и уже тоном приказа довершил:
– Приказываю Вам, Ваше Высокопревосходительство, начать отход, и отвести армию на прежние, до прорыва, позиции.
Я, Алексей Максимович, сделаю всё возможное, чтобы облегчить участь армии. Последними силами, армии Лечицкого и Щербакова, нанесут согласованные удары в определённое Вами время, отвлекут на себя силы противника. Воспользуйтесь этим – и отводите армию.
Постарев на годы, возвращался Каледин в свой штаб.
Ни высокие отличия, ни орден – не грели душу. Что они значили, когда его звёздный миг, его главное дело жизни, разрушилось на глазах.
«Преступники, негодяи, – проносилось в его мыслях, – какую же удачу загубили, каких возможностей лишили?
Разве возможно полагаться лишь на удачу или на пресловутое русское авось?
Почему операция не обеспечивалась должным образом? Почему не готовились наступления других фронтов. Тем более, что именно они в плане должны были выступать как ключевые?
Разве этого не видел Алексеев? Пусть несведущ в делах такого масштаба Государь, но Алексеев-то – опытный штабист. Знает, что в одиночку, одним фронтом такие операции не проводятся».
И холодок страшного прозрения прорезал его мозг:
«А если это умысел? Если … определённые силы в стране… ведут Россию к этому?
Слишком многое сошлось в единое русло – безвластие, умышленное отлучение от дела знающих людей, отсутствие должного обеспечения войск всем необходимым для ведения боевых действий, казнокрадство, деморализация офицерства, нарастание недовольства масс, революционеры…
Нет, такие события просто так не происходят.
Ими … определённо движет чья-то злая воля, организованная и страшно немилосердная к России.
Заговор против России? Нет, даже не против Николая II, к несчастью – слабоумного и безвольного, а против России, могущество и сила которой никому не нужна. Её страшатся, и определённые силы, финансовые круги Америки, Англии, Франции и Японии, ведомые жидо-масонскими вождями, объявившимися социалистами, которые все, поголовно, из этой братии, осознанно уничтожают Россию.
Россия – да, вот что главное. Россия должна быть уничтожена. Чтобы на её обломках и за её счёт были удовлетворены чьи-то честолюбивые интересы.
Боже мой! Как же я раньше не задумывался над этим? Неужели это неведомо Брусилову, Алексееву? Неужели они не догадываются об этом? А сам Николай, – он уже давно, мысленно не величал того Государем, – что, не чувствует надвигающейся грозы?»
«Нет, нет, эти мысли мне надо гнать прочь от себя. Особенно – сейчас. Отвести, организованно, армию, спасти людей – вот что главное.
А потом…, потом посмотрим. Надо откровенно поговорить с Брусиловым. Не может Алексей Алексеевич не знать сути происходящего».
И он с головой ушёл в тяжёлые проблемы организации отступления войск армии.
Талант и гений военачальника проявился и здесь.
Каледин не позволил противнику на своих плечах ворваться в расположение своих войск. Отход проходил организованно, уже проверенными Калединым в наступлении перекатами.
Последние крохи снарядов были переданы арьергарду, который расчётливо, огрызаясь огнём, не позволял противнику организованно преследовать войска армии.
Армия была спасена.
Но Каледин мучительно думал: «А спасена ли честь? Кем я останусь в памяти потомков? Как всё хорошо начиналось – упоение славой, освобождение от унижения поражений. И как дурно всё закончилось».