— Уж я-то Сальвестро знаю, — вмешался Ринальдо. — Ты и представить себе не можешь, Лина, какой это безжалостный и коварный человек. Думаешь, случайно он оповестил всех и каждого, что будет искать наше знамя по всем церквам?
— Черт возьми, а ведь верно! — воскликнул Сын Толстяка. — Он мог искать тайком, никто бы и не узнал об этом. А он раззвонил об этом на всю округу. Думает, мы всполошимся и кинемся в город. А там небось нас уже поджидают…
— Да, друзья, я тоже думаю, что Сальвестро решил воспользоваться нашим знаменем как приманкой, — сказал мессер Панцано. — Могу поклясться, что его люди глаз не спускают с тех церквей, где Николо мог спрятать знамя.
— Значит, надо перехитрить Сальвестро! — воскликнула Мария. — Он уверен, что вы не решитесь никому довериться, сами пойдете в церковь. Вас и поджидают. А если вместо вас в город тихо и незаметно придут две женщины-странницы? Кто на них обратит внимание? Таких, как мы, целые толпы по улицам ходят. Разве за всеми уследишь? Да никому и в голову не придет, что за знаменем вы можете послать женщин, ни Сальвестро, ни тем паче его людям. Им ведь прикажут ловить вас, а не каких-то нищих побирушек.
— Ваша милость, — проговорил вдруг Казуккьо, который тихо стоял в темном углу, внимательно прислушиваясь к разговору, — позвольте и мне, старику, слово молвить.
— Ну, ну, скажи, — отозвался мессер Панцано. — Раз уж такое дело, почему ж и тебе не сказать?
— Я так смотрю, — начал оруженосец. — Вам в город нельзя. Никому из вас. Потому вас тот же час сцапают, это как бог свят. А для них, — он кивнул в сторону женщин, — пожалуй, и риска-то никакого нет. Ее милость донна Мария справедливо сказала: никому и в голову не придет их заподозрить. Нищенки и нищенки. Но одних их все равно отпускать негоже.
— С кем же отпустить? — спросил мессер Панцано.
— Со мной, — ответил Казуккьо. — Меня в городе никто не знает. Оденусь победнее, посошок в руки и побреду следом. Да не просто так. В посошке-то у меня клинок, за поясом — другой, под рубашкой кольчуга. Если, паче чаяния, до крайности дойдет, с двумя, а то и с тремя поборюсь. А они тем временем убегут. Вот как я думаю…
— Спасибо тебе, добрый Казуккьо, — растроганно проговорила Мария.
— Совсем с панталыку сбили, — пробурчал Сын Толстяка. — Не знаешь, что и думать…
— Подумайте о народе, о бедняках, что маются сейчас на чужбине, — раздался негромкий голос Катарины. Неслышно войдя из соседней комнаты, она остановилась у дверей, почти невидимая в полумраке. — Сейчас ваша жизнь принадлежит не вам, — продолжала Катарина. — То, что вы хотите сделать, не храбрость, а безрассудство. Если вы позволите Сальвестро перебить вас поодиночке, кто соберет новые отряды чомпи, кто поведет их на Флоренцию, чтобы отомстить за павших и вернуть родину живым? Видит бог, я люблю и Марию и Эрмеллину. Они мне дороже, чем родные сестры. И все-таки я скажу: идти надо им.
— Ладно! — пристукнув кулаком по столу, сказал мессер Панцано. — Давайте все обсудим.
Глава третья
из которой читатель узнает, почему Оттон осквернил королевское знамя
Пасмурным октябрьским утром в роще неподалеку от селения с поэтическим названием Беллосгуардо остановилась небольшая группа всадников, в которых, несмотря на туман и тусклые сумерки осеннего рассвета, читатель без особого труда узнал бы мессера Панцано и его товарищей. Спрыгнув на землю, мужчины помогли спешиться Марии и Эрмеллине и, передав усталых лошадей на попечение Коп-по и нанятого в Импрунете долговязого парня, который, по слухам, знал всю округу как свои пять пальцев, направились к опушке рощи. Она проходила посредине пологого склона холма, у подножия которого, в долине, тесно ютилось бедное селение. Несмотря на свое название, оно не являло собой ничего поэтичного. К тому же там, как видно, не так давно был пожар, потому что ветерок доносил снизу едкий запах гари.
— Ну вот, дальше нам нельзя, — сказал мессер Панцано. — До города меньше мили. А вам надо торопиться, — добавил он, взглянув на Марию. — Лучше войти в город вместе с возами. Вон они уже потянулись.
Все посмотрели в ту сторону, куда указывал рыцарь, и увидели внизу, на серой дороге, туманные очертания крестьянских повозок.
— Я, ваша милость, пожалуй, вперед пойду, — сказал Казуккьо. — Лучше потом у ворот потолкусь.