- Не хочу, не пойду! Нюрке надует пузо и на ней женится!
- С чего ты взяла, что он пузо ей надует?
- Видела, - говорила Наташка, рыдая и закашливаясь от слез, - проследила за ними, все видела. Они как кобель с сучкой!
- Тьфу! - плюнул Михаил и отошел от дочери, начисто забыв, что собирался оттаскать ее за черную косу, не со зла, а так, для порядку. - Другого жениха подыщем, нечего чужие объедки подбирать.
- Не хочу другого, за Митьку хочу! - зарыдала Наташа с новой силой.
- Так хочешь или не хочешь? - разозлился отец, и без того взвинченный. - Чтоб тебе провалиться! За кого скажу, за того и пойдешь! А теперь баста, заворачивай слезы, и чтобы тихо тут было.
Наташа, послушно задавливая рыдания, зашлась в икоте. Анна топталась рядом, утирала дочери лицо ветхим полотенцем и с опаской оглядывалась на мужа, силясь рассмотреть в потемках его лицо: злится или не злится?
- Мама, убью, - шептала Наташа и плакала уже беззвучно.
- Кого убьешь, дочка? - шепотом спросила Анна.
- Ее убью. Нюрку. Предательница! Убью ее. А Митьку не трону. Люблю его.
- Господь с тобой, дочка, - ужаснулась мать, перекрестила ее в темноте и перекрестилась сама. - Батя вон брата родного в тюрьму посадить хочет, а ты и вовсе убивство задумала. Господь с вами!
- А ну, цыц! - прикрикнул Михаил. - Раскудахтались, сущий курятник.
К ночи думы о вероломном брате и такой же вероломной племяннице, о вороватом сыне, о свадьбе, которая может не состояться, на время отодвинулись. Михаил ворочал в голове мысль о дряхлом засыхающем тополе, растущем в лесу недалеко за поселком. Тополь, заскорузлый от старости, с каждым годом все ниже кренился над лесной речушкой, сбегающей по расщелине между сопками, такой узкой, что солнце туда почти не заглядывало. Распиленное на чурбаки дерево придется втаскивать на крутой склон, зато потом тропинка почти все время вела вниз до самого поселка. Вот и замыслил Михаил спилить на дрова этот тополь, пока та же мысль не пришла к кому-нибудь из соседей или тем паче к Ваське. Вспомнив о брате, Михаил сердито заерзал на табурете, привлекая настороженное внимание жены. 'Сдам паскуду, - вновь подумал он с ожесточенным наслаждением. - С утра возьму Петьку, свалю тополь, а потом схожу в милицию. Шороху бы там навести, что сына без меня наказали, так ведь не сунешься: власть! Раньше под Советской властью ходили - была милиция советской, а теперь власть колчаковская, и милиция тоже колчаковская, а люди всё те же, работают, как ни в чем не бывало'.
Утром Михаил разбудил сына, и, пока тот зябко топтался во дворе, пошел в сарай за инструментами. Топора на месте не было. Михаил обыскал весь сарай, даже в курятнике пошарил, всполошив спящих на насесте кур, осмотрел и баню - нет топора! Удивился, забрал пилу, вышел во двор и рыкнул на сына:
- Куда топор дел, шельмец?
- Я не брал, батя! - вытаращил нагловатые глаза Петька. - Вот те крест, не брал.
- А если выдеру?
- Да не брал я, батя! На кой ляд он мне сдался?
- Смотри у меня, паршивец, - пригрозил отец.
Анна в коровнике доила коров, тоже топора не видела.
Так и пошли в лес без топора: впереди батя с пилой, в старой шинели и стоптанных сапогах, следом мальчонка в куртке не по росту с подвернутыми рукавами, с неизменной ухмылочкой и в дырявых сапожищах, которые еще дед Адриан в свое время не сносил.
Михаилу даже в голову не пришло, что топор могла взять дочь. Наташа опередила отца и брата. Убить соперницу она задумала сгоряча, когда подсмотрела тайное свидание, и за ночь она вовсе не остыла. Прислушавшись к любовному лепету, она выяснила, что Нюрка-разлучница ни свет ни заря собирается в лес за черемшой в надежде, что с ней пойдет и Митька. Парень отнекивался, опасался, что родители подловят, а влюбленной Нюрке было, кажется, все равно. Чуть свет Наташа утащила из сарая топор и, вытягивая сапоги из густой подсыхающей грязи, пробежала до избы, где жила семья дяди Васи. Ей удалось проследить путь сестры от самого дома до Митькиной избы и остаться незамеченной. Залаял цепной пес, тут подключились все окрестные собаки, и Нюрка поспешила отойти прочь, пока ее не заметили. Наташа подумала, что сейчас сестрица уйдет домой и убийство не состоится, но та, помявшись, пересекла поселок и углубилась в лес. Наташа, вынужденная сильно отстать от нее в поселке, испугалась, что потеряет ее в лесу, и побежала следом.
И без пробежки сердце так и проламывалось сквозь ребра, воздуха не хватало, горло распирал тугой ком, челюсти сводило, топорище скользило в мокрой ладони. Издали Наташа видела, как подпрыгивает на Нюркиной спине жиденькая коса соломенного цвета, и из самого нутра тяжело поднималась вязкая горячая муть, желчью горчила на выдохе, стягивала кожу на лице, так, что обнажались зубы, застилала глаза красноватой пеленой. Может, было бы Наталье чуточку легче, если бы девчата не росли вместе. Сколько себя Наташа помнила, рядом всегда была Нюра, и это было так же естественно, как существовали на свете сопки, деревья, земля и небо, так же, как мать и отец, а потом и Петька. Сестры даже ругались между собой, сидя на скамеечке во дворе и тесно прижавшись друг к другу - потому что холодно, а вместе теплее.
Было у сестер любимое местечко, где они шептались и секретничали - закуток в сарае Нюркиной семьи. Там, в сарае, и рассказывала Наташа Нюре о своей любви, потому что чувства так и рвались наружу, и хотелось говорить только о Митьке, какой он высокий и сильный, какие у него руки, и как он посмотрел на нее сегодня и как вчера. Не матери же о любви рассказывать, вдруг та ругаться будет! Нюра слушала сестрины откровения и широко раскрывала голубые глаза с розоватыми веками в светлых ресницах. В детстве Наташа завидовала светлым волосам и глазам, хотела себе такие же, но отец как-то раз за обедом всмотрелся в лицо дочери и довольным тоном произнес: 'В меня поперла, шельма! Ишь, глазища-то так и жгут! Красивая дочка у нас уродилась, а, Анют? А то на чертенка была похожа! Смотри у меня, а то высеку!' 'За что, батя?' - изумилась в испуге Наташа, судорожно роясь в памяти, чего такого могла наделать за полдня. 'Знаю, за что, - улыбнулся отец, и улыбка его была доброй. - За то, что красивая шибко, не то, что сестрица твоя любимая. Она супротив тебя что мышь, не видно ее'. Наталья, хоть и мечтала втайне о светлых волосах сестры, все же любила смотреться в мамино зеркальце. Нравились ей тонкие черные брови, маленький прямой нос и чуть выпяченные яркие губы. После отцовского замечания Наталье о Нюркиной тоненькой косе больше не мечталось, но все же хотелось бы иметь такую же белую кожу вместо своей, смуглой и гладкой, с едва уловимым синеватым отливом.