— Конечно, домой едем. Навязала мне соседка эти яблоки! На участок бы надо, картошка еще осталась. Ноябрь, не сегодня-завтра мороз ударит, а картошка в мешке! Померзнет. А тут яблоки эти! Разве ж вместе уволочешь? Вот так, теперь домой едем, а потом на участок беги за картошкой. Все на себе!
Кирюша очень внимательно выслушал эту информацию и решил, что едва ли это колдуньи, скорее простые, тупые крестьянки. Но какая разница? Так тоже хорошо.
Олег же, как специалист, поинтересовался:
— А где у вас участок?
— Рядом! — махнула рукой бабка. — У Здохни!
— Чего? — переспросил, недослышав, Кирюша.
— Здохни! — повторила бабка.
— Это вы мне, простите? — удивился Киря.
Девонька заржала, как лошадонька, и даже Дубинин дипломатично улыбнулся. Он объяснил недалекому товарищу, что здесь неподалеку есть такое маленькое озерко, называется Здохня.
И тут, братцы мои, все маленькие волосики на Кирюшином теле встали дыбом.
А Стива холодно смотрит на этих двух дур и тоже в свою очередь отворачивается в окно. А за окном, как сказал поэт, и даже внутри вагона солнце садится, красное, как холодильник. На куске деревянного дома сидит одетая девушка. У девушки харя такая и волосы желтые, крашеные, и ноги она раздвинула в две стороны. Но она не выпимши: только кажется, что выпимши, а по правде — не выпимши. И смотрит она в одно место. А кругом люди ходят, обнимают друг друга и песни поют, к коммунизму идут, и солнце садится, распространяя запах полезных витаминов! А девушка в позе сидит и в одно место смотрит.
И эти придурки на нее пялятся. Она-то ничего, только сопливая какая-то. И возможно, вшивая. И вообще какая-то вся обоссанная. А так-то ничего себе. Но какого черта они везут яблоки из города в загородном направлении — непонятно. Да уж чего там непонятного! Давно уж город деревню кормит, а не наоборот. «Спекулянтки», — подумал Стива и решил пугать спекулянток разговорами о милиции.
— Что это милиции не видать? — поинтересовался он.
Говорят: помяни черта — он и появится. Но, видимо, милиция — это далеко не черт. Потому что она не появлялась. А надо бы. Но такая мысль появится у всех чуть позднее. А пока товарищи разлюбезно беседовали с колхозницами, и на реплику о милиции никто не откликнулся.
Стиве стало скучно, и он толкнул Кирю:
— А пошли покурим, а?
— Ну не хочу я, не хочу, а!
— Ну что же ты обижаешься? Свинья ты после этого! Я же вижу, что ты хочешь, ну и пошел ты…
Он обратился с тем же предложением к Кашину.
Тот ответил:
— Да я не курю.
— Тебе что, впадлу со мной покурить?!
— С тобой, конечно, нет…
— Ты что, бэдный, да, бэдный?!..
Это центон из «Космоса». Такая история была в киноконцертном театре в буфете. Грузин-бармен так кричал на некоего мужичонку, когда тот заикнулся было о сдаче. И правильно, нечего ходить по киноконцертным театрам, если денег нет. Потому что полно экономию-то на чаю разводить! Нет денег — так и ступайте вон к ростовщику. Кирюша не ростовщик, но денег Стиве дает. Взаймы, конечно, зато без отдачи. А Кашину Кирюша денег не дает, потому что тому противно брать деньги.
Пошел Стива курить в тамбур в одиночку.
А в тамбуре, или, как сказал поэт, в общественном туалете, — потные холодные стены, покрытые частично обвалившимся кафелем, забитые говном унитазы, на которых влезают ногами, чтобы не испачкать чистую белую жопу. На заблеванном цементном полу тут и там валяются ломтики жареной ветчины. Их давят башмаками и ладонями. Воздух белый, густой. У окна стоит группа людей, они курят, сморкаются и плюются. На подоконнике молодая мамаша пеленает свое дитя, сплошь покрытое коричневой сыпью. На окне, замазанном зеленой краской, твердые блестящие решетки. В углу, левее унитазов, на ржавой трубе висит очередной повешенный. От него пахнет. Сбоку надпись кирпичом: «Полный п…ц», — сказал поэт.
Ну, раз поэт сказал, делать нечего, Стива заодно и помочился и вернулся в вагон. В вагоне было не чище и два сиденья облеваны, но хотя бы не так холодно и накурено.
Шел самый охмуреж. Кирюша, и без того пучеглазый, теперь еще более вытаращив зенки и закатив их вверх до невозможности, водил дрожащим пальцем по девкиной ладошке, изображая хироманта, и Стива готов был поспорить, что Киря уже кончил, и, возможно, не раз. А девка, наоборот, таращилась на другого комсомольского красавчика, который, в свою очередь, как человек, по его собственному мнению, хитрый и дальновидный, оказывал знаки внимания бабке, развлекая ее разговорами, смотреть противно. Стива сел на место и, с отвращением глядя на разворачивающийся перед его взглядом бордель, стал подумывать, что бы такого сделать плохого.